Онлайн книга «Дети Арбата»
– Лучше напиши передовую и подпиши ее. – Азизяна боишься? Так ответил он Розе. И вот что из этого получилось. Еще тянется история с Азизяном, а тут новая. Ладно, отобьемся! У Страстной площади колонна снова остановилась. Отсюда пойдут без задержек, и линейные тщательно проверяли, нет ли в рядах посторонних, выравнивали, подтягивали колонну, чтобы потом, не останавливаясь, быстрым шагом пройти последний отрезок пути к Красной площади. К группе подошли Баулин и Лозгачев. На рукаве у Лозгачева красная повязка начальника институтской колонны. – Панкратов, – Баулин сурово смотрел на Сашу, – не считаешь нужным являться на демонстрацию? Баулин был не прав. Живущие в городе всегда присоединялись к колонне по дороге. И Баулин не мог знать, кто из тысячи студентов приехал в институт, а кто подошел позже. А вот о Саше узнал, интересовался, подошел, публично зафиксировал Сашин проступок. Несправедливость тем более унизительная, что Баулин убежден: здесь, на глазах у всех, Саша не посмеет ему возразить. А почему не посмеет? – Я на демонстрации, вы меня видите, кажется. Это не галлю-ци-на-ция, – ответил Саша с той обманчивой вежливостью, с какой интеллигентные арбатские мальчики разговаривают перед дракой. – Смотри не зарвись, – только и сказал Баулин. И, не дожидаясь Сашиного ответа, пошел дальше. Двумя потоками обтекая Исторический музей, колонны вливались на Красную площадь, подтягивались, прибавляя шаг, и по площади уже почти бежали, разделенные сомкнутыми рядами красноармейцев. Сашина колонна проходила близко от Мавзолея. На трибунах стояли люди, военные атташе в опереточных формах, но никто не смотрел на них, все взгляды были устремлены на Мавзолей, всех волновало только одно: здесь ли Сталин, увидят ли они его? И они увидели его. Черноусое лицо, точно сошедшее с бесчисленных портретов и скульптур. Он стоял, не шевелясь, в низко надвинутой фуражке. Гул нарастал. Сталин! Сталин! Саша, как и все, шел, не отрывая от него глаз, и тоже кричал: Сталин! Сталин! Пройдя мимо трибун, люди продолжали оглядываться, но красноармейцы торопили их – не задерживаться! Шире шаг! Шире шаг! У храма Василия Блаженного колонны смешались, беспорядочная толпа спускалась к Москве-реке, поднималась на мост, заполняла набережные. На грузовики складывали барабаны, трубы, знамена, плакаты и транспаранты. Все торопились домой, усталые, голодные, спешили к Каменному мосту и Пречистенским воротам, к трамваям. В эту минуту гул на площади достиг высшей точки и, как раскат грома, докатился до набережной – Сталин поднял руку, приветствуя демонстрантов. После праздников назначили срочное заседание партийного бюро с активом. Собрались в малом актовом зале. На трибуне стоял Лозгачев, перебирал бумаги. – На факультете, – сказал он, – произошло два антипартийных выступления. Первое – вылазка Панкратова против марксизма в науке об учете, второе – выпуск тем же Панкратовым стенной газеты. Пособниками Панкратова оказались комсомольцы Руночкин, Полужан, Ковалев и Позднякова. Коммунисты и комсомольцы группы не дали им отпора. Это свидетельствует о притуплении политической бдительности. В праздничном номере газеты, – говорил Лозгачев, – нет передовой статьи о шестнадцатой годовщине Октября, ни разу не упоминается имя товарища Сталина, портреты ударников снабжены злобными, клеветническими стишками. Вот одно из них, кстати, написанное самим Панкратовым: «Упорный труд, работа в моде, а он большой оригинал, дневник теряет, как в походе, и знает все, хоть не читал». Что значит «труд в моде»?.. – Лозгачев обвел зал строгим взглядом. – Разве у нас труд «в моде»? Трудом наших людей создается фундамент социализма, труд у нас – дело чести. А для Панкратова это всего лишь очередная «мода». Написать так мог только злопыхатель, стремящийся оболгать наших людей. А ведь на прошлом партбюро некоторые пытались обелить Панкратова, уверяли, что его вылазки на лекции Азизяна, защита им Криворучко – случайность. – Кто это «некоторые»? – спросил Баулин, хотя он, как и все, знал, о ком идет речь. – Я имею в виду декана факультета Янсона. Думаю, что он не должен уйти от ответственности. – Не уйдет, – пообещал Баулин. – Товарищ Янсон, – продолжал Лозгачев, – создал на факультете обстановку благодушия, беспечности и тем позволил Панкратову осуществить политическую диверсию. – Позор! – выкрикнул Карев, студент четвертого курса, миловидный парень, известный всему институту демагог и подлипала. – Партийное бюро института, – закончил Лозгачев, – решительно реагировало на вылазку Панкратова и сняло газету. Это свидетельствует о том, что в целом партийная организация здорова. Наше твердое и беспощадное решение подтвердит это еще раз. Он собрал листки и сошел с трибуны. – Редактор здесь? – спросил Баулин. Все задвигались, разглядывая Руночкина. Маленький, косоглазый Руночкин поднялся на трибуну. – Расскажите, Руночкин, как вы дошли до жизни такой, – проговорил Баулин с обычным своим зловещим добродушием. – Мы думали, что не стоит повторять передовую многотиражки. – При чем тут многотиражка? – нахмурился Баулин. – Когда вы выпускали номер, она еще не вышла. – Но ведь потом вышла. – И вы знали, какая в ней будет передовая? – Конечно, знали. В зале засмеялись. – Не стройте из себя дурачка, – рассердился Баулин, – кто не дал писать передовую? Панкратов? – Не помню. – Не помните… Вас это не удивило? Руночкин только пожал плечами. – А предложение Панкратова написать эпиграммы удивило? – Раньше мы их тоже писали. – Вы понимаете свою ошибку? – Если рассуждать так, как товарищ Лозгачев, то понимаю. – А вы как рассуждаете? Руночкин молчал. – Дурачка строит! – выкрикнул опять Карев. Баулин посмотрел в бумажку. – Позднякова здесь? Улыбаясь, хорошенькая Позднякова поднялась на трибуну. – Что я могу сказать? Саша Панкратов решил передовой не писать, а ведь он комсорг, мы должны его слушаться. – А если бы он вам велел прыгнуть с пятого этажа? – Я не умею прыгать, – ответила Надя, – и я думала… – Вы ни о чем не думали, – перебил ее Баулин. – Или вам нравится, когда так издеваются над ударниками учебы? – Нет. – Почему не возразили? – Они бы меня не послушали. – А почему не пришли в партком? – Я… – Позднякова поднесла платок к глазам. – Я… |