Книга Индира, страница 16 – Бонкимчондро Чоттопаддхай

Я улыбалась — разве можно оставить без ответа улыбку?

Я бросала страстные взгляды — как же не ответить на них?

Когда жажда поцелуя приоткрывала мои уста, словно распускающийся бутон, могли ли его нежные губы не раскрыться в ответном желании?

Я чувствовала себя победительницей, когда в его улыбке, взгляде, в желании поцеловать меня читала верные приметы страсти. И не только страсти, но и нежности, и безграничной любви ко мне. Но и я потерпела поражение. И, поняв это, решила, что высшего счастья на земле не бывает. Нет бога могущественнее того, который одним своим прикосновением способен обратить в пепел [30] !

Срок испытания подходил к концу. Я так уверовала в любовь мужа, что решила не покидать его, даже если он меня выгонит. Если, узнав, кто я, он не пожелает признать меня своей женой, я не постыжусь остаться при нем простой наложницей. Что мне людская молва! Ведь я нашла наконец своего супруга. А вдруг судьбою мне назначено другое? И при одной мысли об этом на глаза мои навертывались слезы.

Но я видела, что и у мужа крылья опалены огнем страсти, что и у него нет сил взлететь. Он был поглощен одной думой, и все время вглядывался в мое лицо. Я хлопотала по хозяйству, а он, словно ребенок, ходил за мной. Я чувствовала, как нетерпеливо бьется его сердце, но один мой жест укрощал его. Иногда он склонялся к моим ногам и с рыданиями в голосе восклицал:

— Все восемь дней я буду повиноваться тебе, только не покидай меня!

И я поверила, что муж мой будет очень страдать, если я его покину.

Прошло восемь дней. Испытание закончилось. Чтобы не утомлять читателей, скажу лишь, что теперь мы были связаны друг с другом навек. И все же он продолжал считать меня женщиной легкого поведения. Но даже и с этим я примирилась, потому что мне удалось покорить его.

Мы провели в Калькутте несколько незабываемых, полных счастья дней. Но вот однажды я увидела в руках у мужа письмо и, взглянув на его расстроенное лицо, спросила:

— Что так опечалило тебя?

— Я получил письмо из дому, — отвечал он. — Мне надо возвратиться.

— Что же будет со мной? — воскликнула я и опустилась на пол. Слезы неудержимым потоком хлынули из моих глаз.

Муж ласково взял меня за руку, поднял с пола, поцеловал, утер мне слезы.

— Я уже думал об этом, — сказал он. — Я не могу расстаться с тобой.

— За кого же ты будешь выдавать меня там? Где поселишь?

— Думал я и об этом. Деревня не город, там не скроешься. Я не смогу утаить твое присутствие от родителей.

— Ты можешь не ехать?

— И этого не могу.

— А когда ты вернешься? Если скоро, тогда оставь меня здесь.

— Я редко приезжаю в Калькутту.

— Что ж, уезжай, я не хочу быть тебе помехой! — Рыдания не давали мне говорить. — Пусть будет что суждено.

— Но я сойду с ума в разлуке с тобой! — воскликнул муж.

— Послушай, ведь я тебе не законная жена. У меня нет на тебя никаких прав. — При этих словах он вздрогнул. — Мы простимся и…

У-бабу не дал мне договорить:

— Оставим этот разговор до завтра! Я подумаю.

В тот же вечер муж написал Ромону-бабу записку, в которой просил его прийти.

«У меня секретное дело. Приходи немедля, иначе будет поздно».

Когда Ромон-бабу пришел, я стала за дверью — послушать, о чем муж будет говорить с ним.

— Ваша кухарка, та, молоденькая… Как ее зовут? — спросил муж.

— Кумудини.

— Откуда она родом?

— Сейчас я не могу этого сказать.

— Она замужем или вдова?

— Замужем.

— Ты знаешь, кто ее муж?

— Знаю.

— Кто же он?

— Я не волен открыть его имя.

— Почему? Здесь какая-то тайна?

— Да.

— Где вы нашли эту девушку?

— Моя жена привела ее из дома своей тетки.

— Ладно, не в этом дело! Какого она поведения?

— Безупречного! Правда, она дразнила нашу старую кухарку. Но больше никаких грехов за ней не водится.

— Я не о том. Как ведет она себя с мужчинами?

— Я не встречал женщины более порядочной.

— Почему ты не можешь сказать, откуда она родом?

— Не имею права.

— Где дом ее мужа?

— Этого я тоже не могу сказать.

— Муж ее жив?

— Жив.

— Ты его знаешь?

— Знаю.

— Где сейчас эта женщина?

— В твоем доме.

Муж изумился:

— Откуда ты знаешь?

— Этого тоже не могу тебе сказать. Ты закончил свой допрос?

— Да. Странно, однако, почему ты не спрашиваешь, зачем я учинил его.

— Я не делаю этого по двум причинам. Во-первых, ты все равно не ответишь. Верно?

— Верно! Ну а вторая причина?

— Я сам знаю, почему ты задаешь мне эти вопросы.

— Неужели! Тогда скажи почему.

— Не скажу!

— Так. Я вижу, ты и вправду все знаешь. В таком случае ответь: исполнится ли мое заветное желание?

— Разумеется! Впрочем, спроси Кумудини.

— И вот еще о чем я попрошу тебя. Напиши все, что ты знаешь о Кумудини, и подставь под этим свою подпись.

— Хорошо, но при одном условии. Я положу эту бумагу в конверт, запечатаю и отдам на хранение Кумудини. Дома ты ее прочтешь. Согласен?

Мой муж ответил не сразу. Но после некоторого размышления сказал:

— Согласен. Значит, желание мое исполнится?

— Исполнится.

Когда Ромон-бабу ушел, мой муж пришел ко мне в комнату.

— Зачем ты затеял этот разговор? — спросила я.

— Ты все слышала?

— Все. Я сразила тебя, и сама пошла на казнь. Какой же смысл вести расследование после казни?

— При нынешних законах это вполне возможно, — улыбнулся У-бабу.

Весь тот памятный день и всю ночь мой муж был погружен в глубокое раздумье. Он почти не разговаривал со мной, но, как только я появлялась, начинал пристально вглядываться в мое лицо. Мне, пожалуй, больше, чем ему, стоило призадуматься. Но у него был такой печальный вид, что сердце мое сжималось от тоски. Я гнала от себя грустные мысли и, чтобы как-нибудь развеселить мужа, плела для него гирлянды, составляла красивые букеты, приготовила несколько сортов бетеля, различные вкусные кушанья… Комок подкатывал к горлу, слезы душили меня. Для мужа главным в жизни была работа, поэтому я старалась говорить с ним о его делах, в которых кое-что смыслила, — недаром же я была дочерью Хоромохона Дото. Однако ничто не радовало его. Да и я сама пала духом.