Онлайн книга «Гусарский монастырь»
|
— Нехорошо, Смарагд Захарыч!… — проронил он, вытаскивая какую-то бумагу. — Что именно? — спокойно осведомился Шилин. — Кажется, за мною худого не важивалось? — Не важивалось, да и завелось. Вот! — Он щелкнул пальцем по бумаге. — Доношение на тебя! — От кого? — От господина Степана Владимировича Пентаурова! — Вот те и раз! Что же он доносит? — Обвиняешься ты им в укрывательстве беглой его девки дворовой Леонидки. Проживает такая у тебя? — Живет, открыто даже живет! — Ага! Это в каких же ты смыслах ее укрываешь? — А для чего мне ее укрывать? Она человек вольный, где хочет, там и живет. — Как это вольный? Крепостная она… — Никак нет… Да вот полюбопытствуйте сами! — Шилин подошел к божнице в переднем углу и вытащил из-за образов вольную Лени. — Почитайте… — Он подал документ квартальному. Тот взял его, просмотрел, потянул себя за точно обрубленный, короткий нос и, издав «Н-да», поднял глаза на Шилина. — Что же это такое подобное значит? Шилин равнодушно пожал плечами. — Да умом повредился он от пожару, не иначе! Деньги, слыхать, у него какие-то сгорели? — А может, и впрямь не знал, что папаша вольную ей выдал? — Все может быть. Не угодно ли водочки выпить? Время теперь соответственное! — Можно. Водочку пить — всегда время! — Квартальный захохотал, довольный своим остроумием. Мавра подала штоф и закуску; гость и хозяин расположились у стола. Шилин поведал, как Пентауров «вышибал» Белявку из театра, и поведал так, что квартальный надрывал животик и, того и гляди, рисковал подавиться то груздем, то куском пирога. — А ну тебя! — проговорил он наконец, вставая. — Уморил ты было меня! — Это вам за беспокойство… — сказал Шилин, ловко всовывая в руку его трехрублевку. — Уж вы, пожалуйста, если господин Пентауров еще что затеет, предупредите: девушку обидеть долго ли? Сумасшедший человек, сами видели!… — Упрежу, упрежу! — отозвался ублаготворенный по всем статьям квартальный. — Кто со мной хорош, с тем и я хорош! А ты человек с мозгами! — Где уж мне против вас выстоять? — соскромничал Шилин. — А? Думаешь? — опять захохотав, сказал квартальный. — Однако прощайте, дела ждут! — Он протянул хозяину руку с короткими, как и нос, пальцами. — Спасибо за угощенье! Копийку засвидетельствованную с вольной на всякий случай заготовь, а самой вольной, коли потребуют, не представляй! — добавил он, обернувшись в дверях. — Девка- то ведь хорошенькая, утратиться документик может! — Он подмигнул, хохотнул, нагнулся и вышел в дверь. Шилин проводил его на крыльцо, затем вернулся и спрятал в другое место вольную. «Так-то с вами, чертями, понадежнее!» — думал он при этом. Весь город заговорил о готовящемся новом событии — близкой свадьбе Лени и Светицкого. Возмущению маменек не было пределов. Оскорбились даже такие мирные особы, как сестры Зяблицыны; вслух, впрочем, высказывались об этом только две старшие. — Это совершенно непозволительно! — говорили они, имея в виду Глашеньку. — За кого же наши невесты будут выходить, если люди нашего круга будут жениться на хамках? Глашенька при этом скромно поджимала губки и потупляла глаза. — Уж мы-то за хамов не пойдем ни в коем случае! — величественно заявляла Марья Михайловна, причем неизвестно почему употребляла слово «мы» и даже подчеркивала его. Единственной дамой в городе, обрадовавшейся вести об этой свадьбе, была опять отложившая свой отъезд Елизавета Петровна. — Очень рада! Так им, свиньям, и надо! — ответила она Клавдии Алексеевне, подразумевая под лестным званием всех рязанских дам. — Но до чего здесь жизнь кипит? — воскликнула Клавдия Алексеевна, сообщив свежую новость. — Так и бьет ключом, каждый день что-нибудь новое! А вы в деревню собирались ехать? Там вы умерли бы от тоски! Под влиянием Клавдии Алексеевны, в гусарский монастырь для собрания точных данных о готовящемся интересном событии был командирован Андрей Михайлович, физиономия которого, если не считать некоторой странной легкой зелени под глазами, приняла прежний вид. Андрей Михайлович заставил себя упрашивать. — Ах, мне совсем не хочется туда ехать! — ответил он, сделав кислую гримасу, но с заметно заблестевшими глазами. — Что я там с этими господами буду делать? — Как что?! — воскликнула Клавдия Алексеевна. — Узнаете все подробности… Вы видите, что вашей жене это интересно!… Для нее должны! — Но ведь там все такие пьяницы… Непременно будут заставлять пить, а я этого терпеть не могу… — Ну, рюмочку-другую можешь, ничего! — разрешила Елизавета Петровна. — Ах, мамочка, как мне неприятно! Только для тебя я это и делаю! — говорил он чревовещательным голосом из спальни, торопясь переоблачиться из халата в пальто. — Помни, еду исключительно только для того, чтобы доставить тебе удовольствие! Клавдия Алексеевна осталась ждать возвращения Андрея Михайловича, и, к удивлению обеих дам, через какие-нибудь полчаса дрожки его опять застучали под окнами. — Как вы скоро съездили? — встретил его возглас Клавдии Алексеевны. — Меня ждала жена, Клавдия Алексеевна!… — внушительно ответил он, подходя к Елизавете Петровне. — Понюхай!… — добавил он, наклоняясь и дыша последней прямо в лицо. — Табачищем несет… — ответила та, исполнив его просьбу и сморщившись. — Фу, ты, Господи, точно из трубки затянулась! Даже голова закружилась! — А вином пахнет? Елизавета Петровна отстранилась в сторону и нюхнула еще раз раскрывшийся сомовий зев мужа. — Нет! — Ни капельки не выпил! — с торжествующим видом произнес Андрей Михайлович. — Приставали, уговаривали — нет, отбоярился! Прямо едва вырвался! — Ну а насчет свадьбы что? — замирающим голосом спросила Клавдия Алексеевна. — А насчет свадьбы ничего: свадьбе не бывать! — равнодушно ответил Андрей Михайлович. Гостья вскочила, хозяйка откинулась на спинку своего стула. — Как не бывать? Почему? — Невеста пропала… Исчезла неизвестно куда! В гусарском «монастыре» Андрей Михайлович застал всех встревоженными и молчаливыми; о выпивке не было и речи, и только по этой причине Штучкин не задержался долго и вернулся таким добродетельным. Светицкого он не видал: тот со вчерашнего вечера носился неизвестно где в поисках Лени; Курденко же обронил всего пару слов, что она вышла вчера из дома за покупками и не вернулась: что с ней случилось и где она, никто не знал и не догадывался. |