Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
Сидел молча за ужином. Жевал без охоты. Без интереса смотрел телевизор. Спросили: – Что случилось, Сережа? Сказал: – Был у Стены Плача. Смотрел на евреев, которые там молились. Долго смотрел… – И что? Выговорил через силу: – Эти не обратятся… Рушился мир, надежно выстроенный. Утекала уверенность. Ходил взад-вперед по коридору. Каменел на балконе, разглядывая город в отдалении. Вернулся в комнату, произнес неуверенно: – Но чудо… Подхватил, обрадованный: – Случится чудо! И евреи обратятся в христианство. С тем и уехал… Теперь он женат, наш Сережа. У него дети. Уют в доме. Еда на столе. Доходов, как всегда, не хватает, но это – беда общая, межпланетная. Встретить бы его теперь. Снова услышать: – Перед вторым пришествием Иисуса евреи обратятся в христианство. Ответить словами Бори Кугеля, героя моей книги: – У нас еще первого пришествия не было. Разъяснить по его примеру: – Перейду в вашу веру‚ явлюсь в иной мир, сойдутся Кугели давних времен, обступят, покачают головами: "Что же ты‚ Боря?.." Обстоятельства‚ скажу‚ таковы. Удивятся Кугели: "Какие у вас обстоятельства? Обстоятельства были у нас. Это мы держались до последнего. Нам заколачивали гвозди в глаза. Ах‚ Боря‚ Боря!.." 8. "Смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп"… …с помощью "крыльчатого снаряда" совершил полет в присутствии царя Ивана Грозного и многих зевак. Об этом сообщили в журнале "Знание для всех" за 1913 год, и приговор Никитке был таков: "Человек не птица, крыльев не имать… То не Божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. А выдумку, аки дьявольской помощью снаряженную, после божественной литургии огнем сжечь". Душа моя, странница, Не здешнего мира ты, К чему прилепляешься И чем очаруешься? Ты, птичка залетная, Порхая по радостям, Пришла в дебри страшные Неведенья дикого… Сказано так у Лескова, у Николая Семеновича. Одним к небрежению, другим к размышлению. Прочитал – и вспомнилось давнее, с отлетевших времен. Звенел звонок. Заканчивалась перемена. Вставала в дверях "птичка залетная", учитель русской литературы. Высокий. Худой. В отглаженном костюме с жилеткой. С запонками на рукавах накрахмаленной рубашки. С галстуком и прической на пробор. Застегнутый на все пуговицы, словно не допускал до себя чужеродное племя. Старый – так нам виделось, недоросткам. Был он не старый – старомодный, над которым хотелось поиздеваться. Но мы не издевались, потому что он нас не замечал. Только повзрослев, понял, до чего ему было худо, учителю литературы. Он входил в класс, как в гадюшник, свинюшник, в непотребное место "неведенья дикого", где предстояло потратить сорок пять минут жизни. Смотрели на него послевоенные огольцы раздельного обучения, грубо и опасливо проказливые, недополучившие еды, ласки, отцовского наставления, – отцов у многих забрала война. Учитель рассказывал про Пушкина, Лермонтова, Гоголя, но кого это интересовало? Класс с нетерпением дожидался большой перемены, чтобы с гиканьем ринуться в буфет, где на тарелках лежали для каждого бублик и карамелька. И тогда он начинал читать стихи, лишь бы забыться до звонка на перемену. Он читал, а класс занимался своими делами. Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря; Мальчик отцу помогал… Так я впервые услышал эти строки. Пушкин Александр Сергеевич. О Ломоносове Михаиле Васильевиче. Помню по сей день. Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря; Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака! Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы: Будешь умы уловлять, будешь помощник царям. Мрежи – они же невод – они же сети – ожидали не только Михаила Васильевича. Мрежи, в которые нас, отроков, уловляли с детского сада. Споем мы, товарищи, песню О самом большом человеке, О самом родном и любимом, – О Сталине песню споем… Это в школе, на уроке пения: извилину протерло до дыр, которые не зарастают. А в Московском ордена Ленина институте, на лекции по истории авиации, когда громили "специалистов по низкопоклонству", уловляя наши умы? Заучивал – попкой на жердочке, как подьячий Крякутной из Рязани, наполнив шар "дымом поганым и вонючим", летал по воздуху раньше братьев Монгольфьер. Значительно раньше. Шёл попке двадцатый годок‚ учился попка на инженера: за правильные ответы ставили ему хорошие отметки, за хорошие отметки платили стипендию, – как только идиотом не заделался?.. Мрежи иные нас ожидали, иные заботы. Недреманное око приглядывалось ко мне в институте и на работе, к каждому приглядывалось: на что бы употребить? "Ты же советский человек…" Советский, какой еще? "Империалисты замышляют, плетут заговоры…". Кто бы оспорил? "И ты, конечно, придешь, сообщишь, укажешь, если узнаешь, услышишь, увидишь…" Устоял бы? Принял с готовностью? Господи‚ пронесло мимо!.. Прошли годы. Жизнь, вроде, поменялась. Мрежи с заботами. Жили мы у метро Аэропорт. Сын вернулся из школы, рассказал про школьное происшествие. Учительницу спросили на уроке: – Почему в Америке живут лучше, чем у нас в России? Ответила: – Потому что в России было татарское иго. А у американцев его не было. Сидел за обедом Хайт Аркадий. Выслушал рассказ нашего сына, тут же сказал: – Отчего тогда татары плохо живут?.. Еще прошли годы. Жизнь снова поменялась. Где они, те мрежи, неводы, сети, в которые нас уловляли? А вот они. Брат сообщил из Москвы: "Тетя Соня, сказал я, напишите в Израиль большое письмо без подписи. Я его отправлю в своем конверте, и только самые искушенные догадаются, что оно от вас. Хорошо, сказала тетя Соня, Конечно, сказала тетя Соня, я его обязательно напишу, только закроем окно на всякий случай, а то дует… |