Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
– Мой сын Тито, – объявила Даниэла. – Piacere di conoscerti [238] , – сказал я, приходя в себя. – Можешь не стараться, – ответил тот по-каталански, аккуратно ставя поднос на кофейный столик. – Мой отец из Вилафранки [239] . И тогда Лаура начала метать в меня убийственные взгляды – наверное, решила, что это уже слишком, восседать в гостиной в адвокатской тоге и непринужденно беседовать с моей итальянской родней, до которой ей нет никакого дела. Я улыбнулся Лауре и положил руку на ее руку, чтобы успокоить, – мне это удалось, как никогда больше ни с кем не удавалось. Бедная Лаура, – мне кажется, я должен с ней объясниться, но, боюсь, теперь уже поздно. Кофе был великолепен. И условия продажи магазина – тоже. Лаура предпочла молчать; я назвал цену, Даниэла пару раз взглянула на Лауру, та отрицательно покачала головой, очень спокойно и профессионально. Тем не менее Даниэла попыталась торговаться: – Это предложение меня не устраивает. – Простите, – взяла слово Лаура, и я с удивлением посмотрел на нее. Усталым тоном она продолжила: – Это единственное предложение, которое готов сделать сеньор Ардевол. Она посмотрела на часы, как будто бы очень торопилась, и замолчала с серьезным выражением лица. Адриа понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, – наконец он сказал, что предложение предполагает также право выкупить из магазина эти предметы, прежде чем приступить к управлению. Даниэла внимательно прочитала список, который я ей протянул, а я посмотрел на Лауру и подмигнул ей. Она не отреагировала, сохраняя серьезное выражение, не выходя из роли адвоката. – А картина Уржеля, которая висела у вас дома? – подняла голову Даниэла. – Она находится в собственности семьи и не имеет отношения к магазину. – А скрипка? – Тоже. Все это документально подтверждено. Лаура подняла руку, словно прося слова, и с подчеркнуто утомленным видом, глядя на Даниэлу, сказала: вам известно, что речь идет в том числе о нематериальных активах. Ох, Лаура. – Что? – Даниэла. Лучше бы ты промолчала. – Сами предметы – это одно, а их ценность – совсем другое. Не в добрый час я ляпнул: хочешь поехать со мной в Рим, Лаура? – Bravo [240] . И что с того? – С каждым днем эта ценность возрастает. Лучше не усложняй. – И?.. – Цена, на которой вы сойдетесь, – это одно. Лаура говорила, не глядя на меня, как будто бы меня вовсе там не было. Пока я думал: заткнись, ты все испортишь, она продолжала: – На какой бы цене вы ни сошлись, вы никогда даже не приблизитесь к реальной стоимости. – Я сгораю от любопытства. Скажите же нам реальную стоимость магазина, многоуважаемый адвокат. Я тоже, Лаура. Но лучше тебе не лезть в бутылку, ясно? – Ее никто не знает. Столько-то песет – официальная цена. Чтобы приблизиться к реальной стоимости, нужно помножить эту цифру на историческую значимость каждой вещи. Молчание. Мы как будто переваривали эту мудрую сентенцию. Лаура убрала волосы со лба за ухо и, наклонившись к Даниэле, сказала уверенным тоном, которого я за ней не замечал: мы сейчас говорим не о яблоках и не о бананах, синьора Амато. Снова воцарилось молчание. Я знал, что Тито стоит за дверью: его выдавала тень, в профиле которой читались лохматые брови. Я тут же представил, что он тоже сгорает от жажды обладать вещами, как и мой отец, как, со временем, моя мать, как и я сам, как Даниэла… Семейное помешательство никого не обошло стороной. Молчание было таким напряженным, что мне показалось, будто каждый из нас пытается оценить историческую значимость предметов из магазина. – По рукам. Адвокаты завершат сделку, – решилась Даниэла, шумно выдохнув. Затем она с иронией посмотрела на Лауру и сказала: о миллионах лир исторической значимости, многоуважаемый адвокат, мы как-нибудь поговорим, когда будем в настроении. Мы хранили молчание, пока наконец не уселись друг против друга. Сорок пять минут молчания, которое невозможно оценить, поскольку эта небесно-голубая блондинка совершенно сбила меня с толку. Когда они сели, сделали заказ и, по-прежнему молча, дождались первого блюда, Лаура намотала на вилку спагетти, которые тут же стали расползаться во все стороны. – Ты сукин сын, – сказала она, прежде чем склонилась над тарелкой и принялась всасывать последнюю уцелевшую на вилке макаронину. – Я? – Я с тобой разговариваю, да. – Почему? – Я не твой адвокат, да он тебе и не нужен. Она положила вилку на тарелку. – Кстати, я поняла, что вы торгуете антиквариатом. – Ага. – Почему ты мне об этом не рассказывал? – Тебе нужно было молчать. – Никто не удостоил меня инструктажа по поведению во время этой поездки. – Прости, это моя вина. – Ну да. – Но ты отлично справилась. – Жаль. Я хотела все испортить и убежать, потому что ты сукин сын. – Ты права. Лаура уловила еще одну макаронину, и, вместо того чтобы обидеться на ее слова, я подумал только, что такими темпами она никогда не доест. Мне захотелось дать ей разъяснения, которых не дал раньше: – Мать оставила мне пошаговые инструкции, как продать магазин Даниэле. Она написала даже, как я должен смотреть и как держаться. – То есть это был театр. – В какой-то мере. Но ты меня превзошла. Каждый смотрел в свою тарелку. Адриа вдруг отложил вилку и прикрыл салфеткой набитый рот. – Историческая значимость каждой вещи! – рассмеялся он. Ужин продолжился. Они с трудом преодолевали огромные лакуны молчания и избегали смотреть друг другу в глаза. – То есть мать написала тебе инструкции. – Да. – И ты им следовал. – Да. – Я заметила, что ты… Не знаю, какой-то другой. – Другой, чем… – Другой, чем обычно. – А какой я обычно? – Тебя нет. Ты всегда где-то в другом месте. Они молча жевали оливки в ожидании десерта, не зная, что сказать друг другу. Наконец Адриа сказал: я не знал, что она такая прозорливая. |