Книга Вдали от Рюэйля, страница 37 – Раймон Кено

— Он съест его целиком, — сказала Люлю Думер.

— Ты уже видела этот номер?

— Нет, это в первый раз.

— Любопытно, не правда ли? — сказал Сталь.

Оркестр заиграл классику. Борхерос кусанул еще разок, вскоре от ракообразного осталась одна голова. Голова лежала на столе и, несмотря на увечность, шевелила обгрызенными усиками.

— Несколько затянуто, — сказала Люлю Думер, — уже надоело.

— Самое трудное уже сделано, — сказал Сталь.

И действительно, минут через десять борхерос покончил со всем остальным, включая панцирь. Зал зааплодировал.

— В конце концов, едят же живьем устриц, — сказал Сталь.

— И все же, — сказала Люлю Думер, — стоило сюда приезжать, чтобы увидеть такое. Ну и духотища.

— Разумеется, — сказал Жак, — при такой температуре достаточно, чтобы омар чуть-чуть залежался, и тип запросто подохнет в своей же блевотине.

После экзита [177] герлз оркестр заиграл снова, и Жак опять вывел Люлю Думер на танцплощадку.

— Так ты не против? — спрашивает Жак.

— Нет. К тому же ты мне и так понравился.

Они немного покружили.

— Ты из Парижа? — спрашивает Люлю Думер.

— Почти. Из пригорода. Как далеко кажется отсюда пригород Парижа.

— Из какого пригорода?

— Из западного. Из Рюэйля.

— Правда? Я была в Рюэйле. Мальмезон. Лес Сен-Кукуфа.

— Забавно. Ты была в Рюэйле.

— Забавно.

Они немного покружили.

— Мы могли запросто встретиться в Рюэйле, — говорит Люлю Думер. — Ты когда там был?

Жак высчитывает.

— Мы могли запросто встретиться, — говорит Люлю Думер.

Они немного покружили.

— А знаешь, — говорит Люлю Думер, — может быть, в Рюэйле ты встречал де Цикаду? Поэта.

— Конечно. Еще бы. Де Цикаду. А как же. Поэта.

— Еще тот тип, а?

— Особенно для Рюэйля. Чтобы поразить рюэйльских обитателей, вовсе не обязательно быть таким уж выдающимся.

— Говорят, он великий поэт.

— Непризнанный. Но бывает, что все меняется.

— И великий больной, ко всему прочему. Ты когда-нибудь видел его во время приступа? Ну и зрелище!

— Да. Но я его почти вылечил. Когда был инженером-ветеринаром.

— Тем лучше для него.

— А моих родителей ты не знала? Сердоболь. Трикотажное производство. «Нет». Ты родилась в Рюэйле? «Нет». А что ты делала в Рюэйле?

— Домработницей была. С тех пор кое-чего достигла. Сам видишь.

— Но все равно: для такой славной девушки, как ты, Сан-Кулебра-дель-Порко — место далеко не идеальное.

— Выехала-то я правильно, но немного запуталась по дороге.

— Это дело надо исправить.

— Не все так просто.

— Что бы ты сказала, если бы очутилась на моем месте.

— Но ты ведь, похоже, и сам еще ничего не исправил.

— Конечно нет.

Оркестр закончил играть. Теперь за столом Сталя уже сидит целая компания: мужчина в красном жилете и его индеец борхерос, а с другой стороны Рубядзян, оклемавшийся после приступа и уже накачавшийся уиски. Треп крепчает. Жак и Люлю Думер садятся.

— А вот у вас вши были? — спрашивают у них.

А они и отвечают «Естессно».

— Я их даже разводил, — говорит Жак. — Я хотел вывести породу очень больших, очень жирных и очень сильных вшей. Перед тем как работать в кино, я занимался зоотехникой.

— Как интересно, — говорит мужчина в красном жилете, наклоняясь к Жаку.

— Очень любопытно, — добавляет индеец борхерос, который говорит по-французски так же хорошо, как папаша и мамаша Берлиц [178] , вместе взятые.

Жак вглядывается в лица двух чудиков.

— Ну, так что с этими гигантскими вшами?

Это переспросил мужчина в красном жилете.

— Времени не хватило, — говорит Жак.

Индеец борхерос делает такое же разочарованное выражение, как и его хозяин.

— Я все бросил и ушел с труппой бродячих комедиантов, — говорит Жак.

— Из-за женщины, — говорит Сталь.

— Естессно.

— Из-за той, о которой ты только что рассказывал? — спрашивает Люлю Думер.

— Нет. Из-за ее сестры.

— Еще одна подруга детства?

— Точно.

Рубядзян смотрит на Люлю Думер и находит, что она очень даже мила.

— Совсем как у меня, — говорит мужчина в красном жилете. — Десять лет я был викарием в Сен-Брен-ле-Коломбен, и вот однажды мимо проезжал цирк. Я влюбился в наездницу. Чтобы увидеть эту женщину, я переоделся в светскую одежду, пришел на спектакль и уселся в первом ряду. Естественно, все меня узнали.

— Для этого следовало быть редкостным нахалом, — сказал индеец борхерос.

Индеец борхерос уже сто раз слышал эту историю, еще в ту пору, когда работал официантом в «Пети Кардиналь», но сия реплика была как бы частью совместного номера, а посему он выдавал ее так же хорошо в Сан-Кулебра-дель-Порко, как в Макао [179] , Сомюре [180] или Альжирзирасе [181] .

Жак даже не вздрогнул. Для него подобные встречи совсем не желательны. Он склонился к Рубядзяну и шепнул ему на ухо:

— Если ты не прекратишь так смотреть на эту девушку, я набью тебе рожу.

Мужчина в красном жилете продолжал:

— Через две недели я нагнал цирк и устроился в нем клоуном. У меня оказался талант клоуна, а я об этом даже и не подозревал. Что до наездницы, до чего ж красивая была, стерва. Я не жалею о том, что сделал.

Жак вновь склоняется к Рубядзяну.