Книга Записки фельдшера, страница 71 – Олег Врайтов

— Дин, о чем ты вообще? Я буду на смене, ты — еще даже домой не доедешь с работы, хочешь, чтобы она одна шла? В наши чудесные времена? По темноте?

— Да не пойдет она одна, — примирительно сказала жена. — Я попрошу кого-нибудь из родителей, чтобы ее довели до дому. А дверь она, сам знаешь, никому не откроет.

— Кого ты попросишь?

— Она с Риммой дружит, я с ее мамой здороваюсь. Она нормальная женщина, да и живет отсюда в трех домах. Доведет.

— Доведет, — недовольно сморщился Сергеев, не находя аргументов, но и не желая сдаваться. — Это вы меня доведете своими праздниками.

— Не доведем, — целуя его в щеку, сказал Дина. — Иди, извиняйся, а я посуду помою.

— Матриархат, — с деланной обидой буркнул Алексей. — Обложили со всех сторон.

Он поднялся со стула и направился к закрытой двери в комнату дочери. На двери висел альбомный листок со старательно нарисованным фломастером большим красным крестом и надписью печатными буквами: «НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ОПИРАЦИЯ». Отец усмехнулся. Фельдшеренок растет. Он осторожно постучал, ответа, разумеется, не дождался, толкнул дверь.

Лена, нахохлившись, угрюмо сидела в углу. Забытый Степан валялся на кровати, укоризненно глядя на вошедшего и покачивая размотавшимися бинтами повязок.

— Ты что же это больного бросила?

Дочь зло фыркнула, не поворачиваясь.

— Больных бросать нельзя. Сама же написала — операция идет.

— Ты «Скорая», ты его и лечи, — отрезала Лена.

Алексей, вздохнув, сел рядом с ней. Протянул «больного», которого Лена, после небольшой паузы, забрала. Потом шлепнул себя по бедру.

— Ну, долго ты еще?

Лена привычно перебралась к нему на колени, не меняя, однако, кислого выражения лица.

— Пойми, заяц, я абсолютно не против того, чтобы ты пошла на праздник. Но я переживаю за тебя.

— Ты за меня всегда будешь переживать, — уныло сказала дочь. — И что мне, всю жизнь никуда не ходить?

— Сдаюсь. Не бей лежачего.

— Сидячего.

— Висячего.

— Ползучего, — против воли захихикала Лена и полезла щекотаться. Алексей ловко поймал ее ручку.

— Давай договоримся так, фельдшеренок. Как члены одной бригады, мы можем друг другу верить?

— Это как ты и дядя Коля?

— Именно.

— Можем, — кивнула Лена.

— Иди на свой праздник завтра, но обратно тебя доведет мама Риммы. Мы с ней договоримся. И никаких посторонних уходов в кафе или еще куда. Сотовый твой постоянно включен. Вопросы есть?

— Нет. Спасибо, доктор, — дочь торопливо обняла его за шею, обдав запахом детского шампуня.

— Ну, уж нет! «Спасиба» мне и на работе хватает, накушался. За это ты сейчас, при мне, наложишь Степке повязку на голову и шину на ногу так, как я показывал, а не как тебе подсказала твоя бурная фантазия. На все даю пять минут.

— Па-а-ап! Я же все правильно сделала. Она сама сползла.

— Время пошло, — строго сказал Сергеев, бросив демонстративный взгляд на висящие над кроватью часы. — И обезболить не забудь.

* * *

Валентин лежал на кровати, чувствуя, как бьется его сердце, а по виску ползет холодная капля. Десятая уже по счету. Все мышцы ныли, как после долгого подъема на гору, в коленях и локтях начинало покалывать, словно в суставы кто-то насыпал иголок. Это знак того, что скоро к этому нытью прибавятся судороги, скручивающие эти самые мышцы в тугой, пульсирующий нетерпимой болью, комок. А что будет дальше, даже думать не хотелось. Денег больше не осталось. Более того, за последний раз он остался хорошо должен. Сейчас идти к Томазу — смерти подобно. Но организм, привыкший к опиатам, просто криком кричал, не давая покоя.

За стеной грохотали посудой алкаши-соседи, выясняя свои мелочные проблемы в тысячный, кажется, по счету, раз. На лицо Валентина на миг вползла кривая усмешка — да что вы знаете о настоящих проблемах, шваль? Живете от стакана до стакана…

Он поднял руку — кисть тряслась, словно чужая, против воли. Нет, так не пойдет. Надо уколоть хоть что-то! Хоть что-нибудь!

Валентин торопливо обшарил все ящики в комнате, в тщетной надежде найти спрятанные мамины заначки. Нет, мать, эта хитрая сучка, наловчилась деньги забирать с собой. Ууу, тварь! Хочет сына в гроб загнать, не иначе.

Пошатываясь, Валентин вышел из комнаты и побрел по коридору общежития, судорожно пытаясь пригладить колтун свалявшихся волос на голове. Плевать, надо хоть что-то… Томаз ведь тоже человек, как он может не понять?

У двери с жирно выведенной черным маркером надписью «211» он на миг помешкал, борясь со страхом. Затем осторожно постучал. Ответа не было. Было слышно, как в комнате орет телевизор. Валентин постучал еще раз, сильнее. Ему становилось все хуже.

— Кого там хрен… — Дверь распахнулась. — А-а, ты посмотри, какие люди пожаловали?

Томаз был невысокого роста, но коренаст и широк в плечах. Фигура его могла бы сойти за атлетическую, если бы не внушительное брюхо, выпиравшее из небрежно приспущенных трико. Заляпанная неизвестного происхождения пятнами майка свободно болталась на нем.

— Здорово, братка.

— Чё тебе надо, Селя?

— Это… — Валентин оглянулся по сторонам. — У тебя есть?

— Да у меня много чего есть, — насмешливо протянул Томаз, почесывая живот короткими толстыми пальцами. — А у тебя — есть?

— Братан… я вот тебе мамой клянусь, будет! На неделе достану!

— Вот на неделе тогда и приходи, — фыркнул хозяин комнаты, собираясь закрыть дверь.

— Да погоди! — против воли выкрикнул парень, чувствуя, как мышцы правого бедра каменеют, обещая судорогу. — Тормозни, как брата прошу!

Дверь открылась снова.

— Ты мне не брат, шелупонь, — презрительно сказал Томаз. — Не надо бросаться словами, за которые потом придется ответить. Ты меня понял?

Валентин торопливо закивал.

— Я в долг не даю. Разве что очень хорошим друзьям. Но если и они пытаются меня кинуть — я таких друзей в унитаз спускаю. Ты мне полторы штуки торчишь уже вторую неделю. Вернешь — я подумаю, может, и дам тебе еще в долг. Не вернешь до конца этой недели, я тебе башку отверну.

— Бра… Томаз, ну дай хоть что-то, мне погано, ты не поверишь!

— Твои проблемы, — равнодушно ответил тот. — Не надо меня ими грузить, ладно?

Звучно хлопнула дверь. Валентин остался один в коридоре.

Деньги, нужны деньги! Срочно! Он не переживет этой ночи. Может, что продать из вещей… а, нет, дома одно барахло доперестроечное. Даже телевизора нет. Мать, сучка, понабрала разной дряни, которую и показывать стыдно, не то что продавать. А может, занять у кого? Свои, конечно, не займут. Впрочем, в парке Вадик на караоке работает, у него вроде как отец какой-то упакованный. Может, он займет?