Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
|
– Во всяком случае, о безжалостных иллюстрациях к этому роману, – сказал Германтов, – заранее позаботился Пикассо. – Ещё осьминога? Подкопчённый, а будет ещё и отварной, за компанию с каракатицей. – Мы, – сказала Оксана, – заспорили, составляя меню. Я предлагала ризотто со спаржей, но Вера Марковна, строгая начальница, настояла на спагетти с каракатицей и щупальцами осьминога-кальмара. – Удачный выбор, для меня сказочно удачный, – подыграл хозяйке дома Германтов, облизнувшись. – Недавно в одном из ресторанчиков, находящихся в ореале Большого проспекта, проводился кулинарный фестиваль с блюдами из каракатицы, однако, – сокрушённо вздохнул, – эпохальные петербургские события всегда проходят мимо меня… – Вот сегодня и компенсируете. У Оксаны в кармашке жилетки зазвонил мобильный телефон. Сверкнув аметистовым колечком, приложила к уху плоскую блестящую штучку и сообщила, обеспокоенно посмотрев на Веру: – Всё, Банк Ватикана лопнул! – Бруно до отъезда в Гватемалу успел снять деньги. – Слава богу. А правда, Юрий Михайлович, что вы потомок французских королей? – Правда, если, конечно, слепо верить насмешливой семейной легенде, но, предупреждаю, генетическая экспертиза не проводилась. – Как с возвращением на трон? – Франция – республика. – Переворот? – Похож я на реставратора монархии? – Не похож, – отрезала ломтик артишока Вера, – для государственного переворота у законопослушного Юрия Михайловича, думаю, не хватит решительности. Укол? – А мне надо присмотреться, чтобы понять, похож или не похож, хватит или не хватит! – рассмеялась Оксана. – Ещё сёмги? Выпили вина. – Во Франции всё же кухня разнообразнее, там, говорят, уже икру садовых улиток едят, вот бы попробовать… – Я пробовал. – И как? – Пахнет лесом. – А мне, хотя грех жаловаться на итальянскую кухню, часто селёдки с картошкой хочется. Юрий Михайлович, в России будет вскоре революция? – Надеюсь, не будет – зачем нам, натерпевшимся от стольких революций, новая революция? – Но у вас же тоталитарная власть. – Правда? – Ну, допустим, не тоталитарная, авторитарная. Пусть и мягко авторитарная, но разве не давит? – От добра добра не ищут. – Добра? – Всё относительно: выбирая из двух зол – а других выборов в политике не бывает, – я лишь выбираю меньшее. – Попробуете? – пододвинула тарелку с рваными кусочками пармезана. – У наших тираноборцев, слава тебе господи, фальстарт случается за фальстартом. Они выкрикивают высокоморальные лозунги, но сами не знают, чего хотят, у них нет практической программы. К тому же сами они приросли к буржуазному комфорту, ненавистную власть свергать хотят так, чтобы комфорта своего не лишиться. – Как вам модный писатель-детективщик, идейный вдохновитель протестов? – Он был хорошим писателем, пока не поменял фамилию на псевдоним, пока не стал детективщиком и заодно, без отрыва от ускоренного производства – совестью революции. – Какой ядовитый… – Так вы не принимаете писателя или революционера? – Писательство – дело тонкое, вкусовое, у каждого свои оценки, а вот… – Не любите революционеров? – Не люблю, за безответственность. – Разве не правильные слова произносились с трибуны? – О, начало революции, её зачин – это всегда песнь о свободе! Зато потом, вслед за правильными интеллигентными словами, бередящими и волнующими, быстро ли, медленно, но расшатывавшими устои власти и вносящими сумятицу как в массы, так и в правящую элиту – и это тоже всегда! – приходят радикалы, и интеллигенты вместе с их вдохновенно-правильными словами становятся сперва не нужны, а затем – вредны. Если же революция удаётся, если власть захватывается, то дальше – проламывая дорогу к светлому будущему – радикалы идут уже по трупам интеллигентов. – Получается, что интеллигенты, зачинающие под правильными лозунгами революцию, вольно или невольно, но служат… – …идейно-политической ширмой бандитов. – Всегда? – сколько раз задавался ему этот вопрос. Кивнул. – Но бывают бархатные революции. – В бархатных странах. – Юрий Михайлович, вы – шестидесятник? – Разве что – по возрасту своему и кругу знакомых. – Открещиваетесь? – Ничего не поделаешь, я не был ни социальным политпрожектёром, ни розовым политмечтателем. Никакого светлого и справедливого будущего как подарка от очеловеченного каким-то чудом советского социализма я не ждал даже в периоды политических послаблений, и когда в шестьдесят восьмом оккупация Праги прикончила оттепель, раздавив и прожекты, и мечты гусеницами танков, для меня это не стало убийственной неожиданностью. – Чтобы не разочаровываться, не надо чересчур очаровываться? – Примерно так. – Чем же вы отличаетесь от донкихотствующих шестидесятников, ЮМ? Вы – циничнее их? Укол? – Трезвее. – Ещё выпьете? – Спасибо, с удовольствием. – Так, о светлом будущем не мечтаете, революционеров не любите. А нынешний российский авторитарный застой и его лежачие политические камни, под которые ничего не затекает, вы любите? – Тоже не люблю. – Что же делать? Разумеется, он сказал, что летом надо ягоды собирать и варить варенье, а зимой пить с этим вареньем чай. И ещё сказал, уходя от расхожих образов обязательных революционных стадий и бед и как бы подменяя отечественную тематику международной, что развитие коммуникационной сферы и массмедиа – телевизионных и сетевых – тихой сапой изменило мировые процессы, позволило внедрить под маскировкой всех прокламируемых свобод как бы мягкий тоталитаризм. Особенно в этом преуспели США, откуда правит миром избираемый раз в четыре года владыка, отвешивающий направо-налево демократические милости и затрещины, а под ним есть атлантически-солидарные и продвинутые в лицемерии лидеры Евросоюза. Кому нужны нынче вульгарные формы принуждения, тюрьмы и лагеря, когда закабалять можно предложением новых и новых технизированных удобств? И волки сыты и овцы целы – всё вроде бы разрешено, купаетесь себе в продекларированных свободах и безбрежном комфорте неотъемлемых прав, а на вас тем временем неощутимо-невидимо и, разумеется, политкорректно накидывается сеть. – И ещё всевидящее око за каждым шагом постоянно следит? – Видеокамеры: нас пронзают электронные взгляды. |