Онлайн книга «Механическое сердце. Искры гаснущих жил»
|
На стене гостиной, где обычно висел натюрморт со срезанными лилиями, ныне появился массивный крест. Он бы отражался в зеркале, но зеркало прикрыли тканью, а на столе вместо привычных Брокку блюд стояло одно, плоское и широкое, с дюжиной свечей, окружавших фарфоровую статуэтку. – Пречистая Дева. – Мисс Оливер заслонила статуэтку и свечи, точно опасаясь, что Брокк каким-либо образом оскорбит это чужое божество. – Заступница страждущих. Пусть тогда заступится за душу Дитар. Сиделка, миссис Сэвидж, обнаружилась на кухне. – Горе-то, горе какое! – Она торопливо прикрыла пироги чистой салфеткой. – Ну да там ей будет легче! Она подняла взгляд к потолку и широко перекрестилась. А потом вернулась к пирогам, разом позабыв о Брокке. В этом доме все вдруг стало чужим. Пустым. И священник, приглашенный мисс Оливер, косился на Брокка с неодобрением. От черных одежд воняло ладаном и камфорой, а еще отчего-то имбирными пряниками. И запах этот вызывал тошноту. Мисс Оливер поддерживала священника под руку и что-то тихо говорила. Миссис Сэвидж спешила накрыть стол… …из цветочной лавки доставили букеты багряных роз, обвитых черными лентами. …бальзамировщик явился с тремя помощниками и массивным коробом на колесах. Короб застрял на пороге дома, и помощники суетились, то толкали, то дергали, не в силах сдвинуть его с места. …мялся у порога дагерротипист, прижимая к груди кофр с камерой. – Я настоящий профессионал, – заявил он и, пристроив камеру на свободном столике – лампа Диты с рыбками исчезла, – вытер пальцы о засаленные лацканы. – И вы останетесь довольны. Брокк останется. Он должен. Ради Диты и… ради себя. Чуждый ритуал, человеческий, расписанный по часам, переполненный обычаями, которые непонятны и порой отвратительны. Сдерживаться. Ждать. Делать вид, что он, Брокк, сторонний человек. …и бальзамировщик спорит с дагерротипистом за право первым прикоснуться к телу. Священник, затаившийся в углу, наблюдает за обоими, перелистывая страницы черной книги, из нее листья на пол не сыплются. Зато человек щедр на слова. Брокк не понимает и половины. Он садится в углу комнаты, которая преображается на глазах. Вслед за лампой исчезают иные вещи. Часы. И золоченый канделябр. Круглое зеркальце с длинной ручкой, точно забытое Дитой на полке… книги, которые мисс Оливия сочла несерьезными. Фарфоровые котята, купленные Лили на ярмарке… Темные полотнища закрывают окна, сам дом погружается в траур. И багровые розы в сумраке глядятся черными. …а людей мало. Плакальщицы. И женщины, нанятые, чтобы обмыть тело. Они переговариваются вполголоса, но Брокку кажется, что голоса гудят над ухом, а слов не разобрать. Он и не пытается. Сидит. Ждет. Он заперт в доме вместе со свечами и статуэткой Пречистой Девы, которая кажется опаленной огнем. Брокк мысленно обращается к ней, не уверенный, что будет услышан. Чужие боги далеки. И все-таки… Дита заслужила легкого посмертия. А еще предстоит написать письмо Лили. Сказать, что мама умерла и… и как сказать такое? Брокк вцепился в волосы и закрыл глаза. Он не заметил, что начал раскачиваться, это с ним случалось в минуты волнений. Очнулся от прикосновения. – Вас спрашивают. – Миссис Оливер возвышалась над ним. В руках она держала крест как-то так, что Брокку подумалось – ударит. Спрашивают? Кто? Инголф. Он стоял на пороге дома, разглядывая дверь с неприкрытой брезгливостью. – Что? – Лишь сделав вдох, Брокк понял, насколько тяжело ему дышалось в доме. – Кажется, я не вовремя, – без тени сожаления заметил Инголф. – Но хотелось бы побеседовать с вами о… неких недавних событиях. Белое пальто из кашемира ему к лицу, как и костюм касторового оттенка. А перчатки черные, с широким по последней моде швом наружу. Он всегда умел подчеркнуть собственное превосходство, хотя бы в одежде. – Мы будем стоять здесь? – Насмешливо приподнятая бровь. И взгляд, ледяной, исполненный презрения. Инголф из рода Высокой Меди не стал бы связываться с человеком. Разве что ненадолго. Исключительно из любопытства. – А что вы предлагаете? – Злость отрезвила. И горе отступило ненадолго. – Прогулку. – Инголф раскрыл черный зонт, достаточно объемный, чтобы укрыть двоих, не от дождя, но от влажного снега, что ложился на невысокие ограды, на розовые кусты, скрытые под еловыми лапами, – Дитар так о них беспокоилась. И что будет с розами теперь? С самим этим домом? Нет, с домом просто. Есть Лили… захочет ли она жить здесь? Если нет, то Брокк проследит, чтобы поверенный нашел другой дом. И с банковскими счетами надо будет разобраться, с украшениями. У Диты было их много, и следует собрать все более-менее ценное, отправить в хранилище. – Никогда не понимал этой вашей противоестественной привязанности. – Инголф начал беседу первым. – У вас очаровательная жена… а вы продолжаете появляться здесь. – Печетесь о моем моральном облике? Жена. Сегодня Брокк вернется домой. Встретит ее… скажет… что ему сказать? Ничего. Сбежать и спрятаться в тишине мастерской, придумав крайне неотложное дело, лишь бы не видеть ее, не думать о… Не думать не выйдет. – Мне глубоко плевать на ваш моральный облик, – доверительно произнес Инголф, остановившись перед лужей. – Но вы должны признать, что мы слишком разные. – Мы с вами? – Мы с ними. – Он проводил взглядом молочника, который сноровисто раскатывал над тележкой шерстяное покрывало. – Кровь не должна смешиваться. Это противоестественно и… – Инголф замолчал. – Договаривайте уже. – И ведет к вырождению. Они плодятся. С каждым годом их становится все больше, а нас… лет двести тому на каждого пса приходилось десять человек. А ныне – сто… а что будет еще лет через двадцать? – Понятия не имею. Черные перчатки. И черный зонт. Он любит играть с цветами. И со словами тоже. – Они нас или уничтожат, или поглотят. – Что вам нужно? Брокк не в настроении выслушивать очередную безумную теорию, которая вот-вот расколет мир. – Мне нужно узнать, куда вы отослали Ригера. – Что? – Ригера, – терпеливо повторил Инголф, перехватывая зонт. – Видите ли, мастер… – он не давал себе труда скрыть насмешку и презрение, – он подрядился выполнить для меня кое-какую работу. И исчез. |