Онлайн книга «Испить до дна»
|
Потому что золотистый плотный бархатный лиф самого платья, надетого поверх рубашки, не только оставляет открытой весьма значительную часть груди. Он еще и снабжен спереди кокетливой шнуровкой, туго стянутой у талии, а под грудью ослабленной, как бы по случайной небрежности, продуманной на самом деле до миллиметрика. Края корсажа слегка расходятся, и... возникает соблазнительное ожидание, на которое и рассчитывала создательница костюма и которое Алене сейчас очень кстати. Вроде бы все предельно откровенно, но и, благодаря прозрачной кисее, совершенно целомудренно. А чего стоят эти пышные рукава зеленовато-серого цвета с буфами! Они прорезаны по локтевому шву, и обильные складки рубашечной кисеи, тоже словно невзначай, выбиваются сквозь щели неукротимыми пенистыми волнами. И их невесомость контрастирует с тяжелыми сборками широкой юбки. Венчает же все это великолепие изобретенный именно здесь, в Венеции, в шестнадцатом веке высокий стоячий гофрированный воротник. Правда, за неимением венецианских кружев он сделан из накрахмаленных вологодских, но кто осмелится утверждать, что наши северные мастера хуже здешних! Справившись с последними крючочками, кнопочками и завязками, Алена решилась взглянуть на себя. И без ложной скромности восхитилась: — О да! Амальгама гостиничного зеркала местами потрескалась, создавая эффект старинной картины. И с этого портрета лукаво смотрело полуопущенным взглядом юное цветущее существо, излучающее таинственное обаяние. Просвечивающий воротник окружал голову и грудь молодой женщины узорным ореолом. На профессиональном языке художников это называлось бы «создать пространственную декоративную среду», но здесь сухая терминология была неуместна, так как портрет был живым. И он излучал трепетное, колеблющееся сияние — венецианская красавица из России вся находилась во власти предощущения невиданного счастья... — Ну как? Почему ты молчишь? Принесенные Алешей белые розы так и не были вручены имениннице: они падали, одна за другой, из его рук на истертый гостиничный линолеум, а он даже не замечал этого. — Алеша! Очнись же! Эй! Он медленно присел на корточки и автоматически стал подбирать цветы, не отрывая глаз от женщины, словно сошедшей с полотна великого, но неизвестного художника позднего Ренессанса. Наконец прошептал — без улыбки, без слов поздравления, даже несколько испуганно: — Кто... вы? — Мы? — Алена шутливо огляделась. — Здесь присутствуют еще какие-то женщины? Она сама взяла у него букет. И, пока устанавливала розы в вазочку с отколотой глазурью и выщербленным краешком, «украшавшую» ее жилище, Алена не слышала за спиной ни единого шороха. Алексей так и не сдвинулся с места. Не чувствуй она себя дамой эпохи Возрождения, сказала бы, что он «отпал». Но сейчас это было неуместно. Требовались иные слова. Но ведь не она должна их подбирать! И Алексей подобрал. Правда, за неимением собственных, которые вдруг, как назло, куда-то испарились, воспользовался чужими. Он заговорил стихами: Я не был к нападению готов, Не знал, что пробил час моей неволи, Что покорюсь Амуру — высшей воле, Еще один среди его рабов. Не верилось тогда, что он таков — И сердце стойкость даже в малой доле Утратит с первым ощущеньем боли. Удел самонадеянных суров! Одно — молить Амура — остается: А вдруг, хоть каплю жалости храня, Он благосклонно к просьбе отнесется. Нет, не о том, чтоб в сердце у меня Умерить пламя, но пускай придется Равно и ей на долю часть огня... Он умолк, так и стоя столбом возле дверей. Алена поняла, что, если она не возьмет инициативу в свои руки и не разрядит обстановку, празднование дня рождения вовсе не состоится. Алешу надо было как-то встряхнуть, вывести из оцепенения. И она решила обратить против Алексея его же оружие — идиотскую ревность. — Это ведь сонет Петрарки? — спросила она. — Д-да... — Я очень обижена! — вскинула она подбородок. — Я ревную! Он не то икнул, не то закашлялся: — К-к-к... к кому?! — К моей гостинице! Ты променял меня — на мою гостиницу! Коварный изменщик! — Что? — Читаешь стихи, посвященные Лауре! И это — в мой праздник. Постыдился бы. — Лаура... гостиница... Петрарка и Лаура! Ха-ха-ха, в самом деле! Алена вздохнула с облегчением — ну вот, смеется, все в порядке. Но по инерции сохраняла оскорбленный вид: — Что «в самом деле»? Лаура в самом деле лучше меня? — Она ткнула пальцем вниз, показала, что ее кровать вместо отломанной ножки держится на кубическом деревянном брусе, совсем как ее дачный стол. — Лаура, конечно, прекрасна, только она, к сожалению, вся на протезах. — Бедняжка, — согласился он. — Придется вычеркнуть ее из моего сердца. — А меня? — А тебя — с днем рождения! Подарок будет позже. Сейчас мы отправляемся праздновать. — Надеюсь, не на воде? И тут Алексей сразил ее наповал: — Что ты! Еще лучше. Под водой. Теперь настала очередь Алены потерять дар речи. ...Направились они, однако, не к лагуне, а в сторону Венецианского залива, к морскому порту. Такси миновало скопление теплоходов с флагами всех стран мира, проехало не останавливаясь и мимо пирсов с торговыми судами. На отшибе, где уже колыхались на привязях разлапистые рыбацкие лодки, у небольшого причала покачивался белый катерок с широким и округлым, как суповая тарелка, днищем и выпуклыми бортами. — Будьте снисходительны, синьора, — поклонился Никитин. — Вам бы, конечно, пристало выходить в море не иначе как на парусном бриге, но у этой посудинки тоже есть свои преимущества. Я думаю, вы их оцените. — Ты хочешь сказать, что я по доброй воле снова влезу на корабль? — Обязательно. Женское любопытство заставит. Потому что там увидишь такое, что тебе и не снилось. — Боюсь, я ничего не увижу. Простите, синьор, за неаппетитные подробности, но меня затошнит. Буду лежать пластом. — Положи вот это под язык, — протянул он ей на ладони маленькую таблеточку. — От морской болезни. На этот раз я все предусмотрел. — Ну раз так... Женское любопытство действительно бывает сильнее страха. А на палубе, приветствуя прибывших, выстроился экипаж, наряженный в парадную белоснежную форму с серебряными галунами, но при этом состоящий всего из трех человек: капитан, матрос и... |