Онлайн книга «Детство Темы»
|
– Крепко держи! – Ты что-нибудь сделаешь? – Ну, вот… только держи… крепче! – и Вахнов с силой дернул шнурок. В то же мгновение Тёма с пронзительным криком, уколотый двумя высунувшимися иголками, хватил со всего размаха Вахнова по лицу. Учитель встал со своего места и пошел к Тёме. – Только выдай, сегодня же отделаем под шинелями, – прошептал Вахнов. Учитель, с каким-то болезненным, прозрачным лицом, с длинными бакенбардами, с стеклянными глазами, подошел и уставился на Тёму. – Как фамилия? – Карташёв. – Встаньте! Тёма встал. – Вы что ж, в кабак сюда пришли? Тёма молчал. – Ваше рисование? Тёма протянул свой нос. – Это что ж такое? – Это моего дяди нос, – отвечал Тёма. – Вашего дяди? – загадочно переспросил учитель. – Хорошо-с, ступайте из класса! – Я больше не буду, – прошептал Тёма. – Хорошо-с, ступайте из класса, – и учитель ушел на свое место. – Иди, это ничего, – прошептал Вахнов. – Постоишь до конца урока и придешь назад. Молодец! Первым товарищем будешь! Тёма вышел из класса и стал в темном коридоре у самых дверей. Немного погодя в конце коридора показалась фигура в форменном фраке. Фигура быстро подвигалась к Тёме. – Вы зачем здесь? – наклонясь к Тёме, спросил как-то неопределенно мягко господин. Тёма увидел перед собой черное, с козлиной бородой, лицо, большие черные глаза с массой тонких синих жилок вокруг них. – Я… Учитель сказал мне постоять здесь. – Вы шалили? – Н… нет. – Ваша фамилия? – Карташёв. – Вы маленький негодяй, однако! – проговорил господин, совсем близко приближая свое лицо, таким голосом, что Тёме показалось, будто господин этот оскалил зубы. Тёма задрожал от страха. Его охватило такое же чувство ужаса, как в сарае, когда он остался с глазу на глаз с Абрумкой. – За что Карташёв выслан из класса? – спросил он, распахнув дверь. При появлении господина весь класс шумно встал и вытянулся в струнку. – Дерется, – проговорил учитель. – Я дал ему модель носа, а он вот что нарисовал и говорит, что это нос его дяди. Светлый класс, масса народа успокоили Тёму. Он понял, что сделался жертвой Вахнова, – понял, что необходимо объясниться, но, на свое несчастье, он вспомнил и наставление отца о товариществе. Ему показалось особенно удобным именно теперь, пред всем классом, заявить, так сказать, себя сразу, и он заговорил взволнованным, но уверенным и убежденным голосом: – Я, конечно, никогда не выдам товарищей, но я все-таки могу сказать, что я ни в чем не виноват, потому что меня очень нехорошо обманули и ска… – Молчать!! – заревел благим матом господин в форменном фраке. – Негодный мальчишка! Тёме, не привыкшему к гимназической дисциплине, пришла другая несчастная мысль в голову. – Позвольте… – заговорил он дрожащим, растерянным голосом: – Вы разве смеете на меня так кричать и ругать меня? – Вон!! – заревел господин во фраке и, схватив за руку Тёму, потащил за собой по коридору. – Постойте… – упирался сбившийся окончательно с толку Тёма. – Я не хочу с вами идти… Постойте… Но господин продолжал волочить Тёму. Дотащив его до дежурной, господин обратился к выскочившему надзирателю и проговорил, задыхаясь от бешенства: – Везите этого дерзкого сорванца домой и скажите, что он исключен из гимназии. Отец, успевший только что возвратиться из города, передавал жене гимназические впечатления. Мать сидела в столовой и занималась с Зиной и Наташей. Из отворенных дверей детской доносилась возня Сережика с Аней. – Так все-таки испугался? – Струсил, – усмехнулся отец. – Глазенки забегали. Привыкнет. – Бедный мальчик, трудно ему будет! – вздохнула мать и, посмотрев на часы, проговорила: – Второй урок кончается. Сегодня надо будет ему торжественную встречу сделать. Надо заказать к обеду все любимые его блюда. – Мама, – вмешалась Зина, – он любит больше всего компот. – Я подарю ему свою записную книжечку. – Какую, мама, – из слоновой кости? – спросила Зина. – Да. – Мама, а я подарю ему свою коробочку. Знаешь? Голубенькую. – А я, мама, что подарю? – спросила Наташа. – Он шоколад любит… я подарю ему шоколаду. – Хорошо, милая девочка. Всё положим на серебряный поднос и, когда он войдет в гостиную, торжественно поднесем ему. – Ну, и я ему тоже подарю: кинжал в бархатной оправе, – проговорил отец. – Ну, уж это будет полный праздник ему… Звонок прервал дальнейшие разговоры. – Кто б это мог быть? – спросила мать и, войдя в спальню, заглянула на улицу. У калитки стоял Тёма с каким-то незнакомым господином в помятой шляпе. Сердце матери тоскливо екнуло. – Что с тобой?! – окликнула она Тёму, входившего с каким-то взбудораженным, перевернутым лицом. На этом лице было в это мгновение всё: стыд, растерянность, какая-то тупая напряженность, раздражение, оскорбленное чувство, – одним словом, такого лица мать не только никогда не видала у своего сына, но даже и представить себе не могла, чтобы оно могло быть таким. Своим материнским сердцем она сейчас же поняла, что с Тёмой случилось какое-то большое горе. – Что с тобой, мой мальчик? Этот мягкий, нежный вопрос, обдав Тёму привычным теплом и лаской семьи после всех этих холодных, безучастных лиц гимназии, потряс его до самых тончайших фибр его существования. – Мама! – мог только закричать он и бросился, судорожно, безумно рыдая, к матери… После обеда Карташёвы, муж и жена, поехали объясняться к директору. Господин во фраке, оказавшийся самим директором, принял их в своей гостиной сухо и сдержанно, но вежливо, с порядочностью воспитанного человека. Горячий пыл матери разбился о нервный, но сдержанный и сухой тон директора. Он деликатно, терпеливо слушал ее взгляды на воспитание, какие именно цели она преследовала, слушал, скрывая ощущение какого-то невольного пренебрежения к словам матери, и, когда она кончила, как-то нехотя начал: – В моем распоряжении с лишком четыреста детей. Каждая мать, конечно, воспитывает своих детей, как ей кажется лучше, считает, конечно, свою систему идеальной и решительно забывает только об одном: о дальнейшем, общественном уже воспитании своего ребенка, совершенно забывает о том руководителе, на обязанности которого лежит сплотить всю эту разрозненную массу в нечто такое, с чем, говоря о практической стороне дела, можно было бы совладать. Если каждый ребенок начнет рассуждать с своей точки зрения о правах своего начальника, забьет себе в свою легкомысленную, взбалмошную голову правила какого-то товарищества, цель которого прежде всего скрывать шалости, – следовательно, в основе его – уже стремление высвободиться от влияния руководителя, – зачем же тогда эти руководители? Будем последовательны – зачем же вы тогда? Мне кажется: раз вы почему-либо признаете необходимостью для вашего сына общественное воспитание, раз вы почему-либо отказываетесь от его дальнейшего обучения и передаете его нам, вы тем самым обязаны беспрекословно признать все наши правила, созданные не для одного, а для всех. К этому обязывает вас и справедливость; мы не мешались в воспитание вашего сына до поступления его в гимназию… |