Онлайн книга «Россия, кровью умытая»
|
– Тятя, думать забудь. – Зна… Хо-хо… Баяно-говорено… – Почтенье тебе, как стоптанному лаптю. – Догнал я офицера да шашкой по котелку – хряск! – О господи! – Ешь, сват, брюхо лопнет – рубашка останется. – Хрисан-то те сродни? – Как же, родня, на одном солнышке онучи сушили. На столе блинов копна. Щербы блюдо с лоханку. Рыбы куча – без порток не перепрыгнешь. Пирожки по лаптю. Курники по решету. Ватрушки по колесу. Пшенники, лапшенники в масле тонут. Сметаной и медом хоть залейся. Пар в потолок… А самогону самые пустяки, высосали. – Сухо… – Не пеки мою кровь… – Га-хо-хо… – Хозяин, сухо! – Дом у него, как вокзал, на все стороны окошки… А кони, кони, как ключи, – не удержишь! – один другого давит. – Сынок, ни в жисть… – Ну? – Брали мы Киев-город… Батарея-то как начала садить по святым угодникам… Во, бат! – Так и так, говорю… Машина, говорю, твоя, земля – моя. – Петр Часовня разглаживал по столу бумажку, ровно молниями исхлыстанную чьими-то резолюциями. Над столом рожи жующие, плюющие, распаренные, лоснящиеся, осовелые… Буркулами ворочают туда-сюда… Растрепанные, спутанные волосы, рыбьи кости, соленая капуста и лапша в бородах… Разговоров – на воз не покладешь, на паре не увезешь. – Сват, кровя одни… – На дочь зятем Топорка приму. – В улоск ряск. Взахлест арканят. – Месь думат. – Сроднички, ешьте, пейте. – Дай бог не грех. – Корова?.. От печки до стенки, три сажня… – Давай менять… У меня – зверь, не лошадь. Воз враскат не пустит, ни-ни, по гребешку, как щука, промызнет. В глотке: урк, урк, урк… Бах – в ворота. На дворе взорвался, посыпался собачий лай. – Отец, выдь на час. Над двором висит луна, как блин поджаристый. На дворе холодно, синё, звездно, хоть в орел играй. – Тестюшка… – Пррр… – …мать. – Не хочу ехать в ворота, разбирай плетень. – Х-х-х-х-х… – Живем, ровно в бирючьих когтях. Чмок, чмок, чмок… – Брось, Леска распрягет, йда! – Канек-от… – Йда, черт не нашей волости! Кряк в два обхвата. В дверь лезет сват: – Масленца, што ты не семь недель… В избе густо плещется тяжелый гам, вихрится песня, дребезг бабьего визга кроют, нахлобучивают баса. – А-ха-ха… плохо петь – песню гадить. – Сухо! Чем дышим? – Вашу в душу… – Мерси покорно. – Раздевайся, тестюшка. Рукавицы-то на тестюшке по собаке, шапка с челяк, тулуп из девяти овчин. Умасленная башка космата, ровно его цепной кобель рвал. Румяный, нарядный тестюшка, как бывалышный пряник городецкий. В прищуренном глазу плясала душа пьяная, русская – мягкая да масленая, хоть блин в нее макай. Довольнёшенек, дрюпнулся на лавку, лавка под ним охнула. Разит самогонкой, овчинами, горелым маслом. Поминутно хлопают дверью – приходят, уходят. Ребятишки на полатях свои, у порога чужие. Шебутятся они больше всех. Визг писк хих гом. Гудят пьяные голоса. Обмяклые выкрики, приговорки, рык, хохот, матерщинка-матушка, дрель пляса. – Гуляй, Матвей, не жалей лаптей! – А-ахм, мать пресвятая богородица… – Нашел – молчи, потерял – молчи! – Перетерпим, передышим! – Ешь, блин не клин – брюха не расколет! – Все наши нажитки… – Полведерка, у Митрофанихи… Сергунька, слетай. Сергунька с перепою: рожа красная, как вениками нахлыстанная. Навалился грудью на стол, огурцы хряпает, за ушами пищит. Широкий парень, топором тёсан. Могучая багровая шея была обметана искорками пота. В кулаке зажаты золотые часы – в них Сергунька каждую минуту заглядывает, узнает, который час. – Сергунька… Полведерка, к Митрофанихе. – Давай… – От нетерпенья сучит пальцами. – Давай! Звяк бидоном, шорк в дверь – и нет Сергуньки. – Свое-то жалко, убей – не отдам. – Учат нас, дураков. Косы, космы, платки, волосники, полушалки, юбки пузырятся… Рубашки вышитые, красные, сиреневые, в полоску, в искорку, с разводами, а гармонь рвет: ты-на-на́, ты-на-на́, ты-на-на́… – Аленка, аряряхни! Аленка – гулящая девка. В другое время ее и в избу бы не пустили, а в Прощеное воскресенье – вот она… Красава, румянец через щеку, гладкая – не ущипнешь, коса густая, как лошадиный хвост. Платьице поплиновое оправила, рассыпала каблуки. В пятках ровно пружины, всю ее сподымя бьет, ну – ядро, буярава! Прошла раз и Феклушка, хозяйская дочь: рожа рябая, рот до ушей – теленка проглотит, уши торчком, спина корытом, шея тоненька, хоть перерви, верблюд – не девка. Прошла раз, да и отстала, куды… Пойду плясать, Прикушу я губку, Комиссарские штаны Перешью на юбку. В пару Алене вышел дезертир Афоня Недоёный. Форсисто одернул лопнувший по швам, выменянный на картошку фрак. Из-под фрака – вышитая рубашка, огневой запал. Что есть силы огрел себя по ляжкам, фыркнул, заржал и в пляс. – Э-э-э-э-э-э, шпарь, Аленка!.. Загудела старая раскольничья изба, застонали матицы… Пол гляди-гляди провалится… Из-под лакировок – дым… Мальчишки в визге, уссались со смеху, того и гляди пупы развяжутся. – Гоп, гоп!.. Рвай-давай!.. Афонька зубы лошадиные оскалил, накатило на парня, взыграла окаянная сила, цапнул Аленку за грудь: – Яблочко, медовой налив! Глянула девка, ровно варом плеснула: – Не замай! А ну, ходи, потолок, Дрыгай, потолочина, Коммунисты, не форсите, Пока не колочены… – Дуй, Фонька! – Ух, ух!.. – Распахнись, душа! Пошла, Аленушка! С улицы по окошку: динь-нь… дзень-нь… Собаки кинулись. – Бей, можжи! – Бабоньки… Бабы шарахнулись от окошек. |