Онлайн книга «Россия, кровью умытая»
|
– Девоньки!.. Дзень-нь… С улицы чья-то черная рука стала выдирать раму. – Матушки… За нашу добродетель… – Где топор? Сватушка… Дверь расхлебянили. Кому надо, вывалились в сени, на двор. Наскоро похватали чего под руку попало и на улицу. На завалинок упал на колени Танёк-Пронёк и неверными, вихлявыми ударами крестит колом рамы, рычит: – Пряники-то съела, а ночевать-то не пришла?.. Празднички, гуляночки?.. Отродье ваше… – Дно вышибем! – Бей, сватушка, бей, чтоб не́ жил! – Глуши! Хрясть хлобысть хмысть буц бяк чак хмок. Пинками Танька́-Пронька́ катили от порядка до самой дороги. Улицей, как нахлыстанный, бежал Степка Ежик и вопил: – Гришка… Микишка… Наших бьют! На крыльцо поповского дома выскочил дежурный красноармеец ванякинского продотряда, послушал крики, пальнул разок из винтовки вверх и, закурив, вернулся в горницу. – Чего там? – спросил Ванякин с полатей. – Драка, пьяные… Продотряд был разбросан по волости. В Хомутове с комиссаром оставалось четыре человека. Не успел дежурный докурить цигарку, как поповский дом был окружен грозно гудящей толпой. – Со двора, со двора заходи, чтоб не убежали, – слышались голоса, – огня давайте! «Восстание, – подумал Ванякин, спрыгивая с полатей, зубы его ляскнули. – Пропали». За окнами – головы в шапках и без шапок, над головами – колья, вилы, косы, дула охотничьих ружей… Из распахнутых пастей лился слитный рев: – Сдавайся!.. – Выходи, кармагалы, на суд-расправу!.. – Попили-поели, пора и бороды утирать… Сдавай оружье! Ванякин выдвинул из-под кровати ящик с бомбами и сказал: – Ребята, умрем героями… Из темных окон поповского дома засверкали выстрелы, полетели бомбы. А дверь уже гремела под ударами топоров, и через минуту – сопящие, воющие, – как прорвавшаяся вода, хлынули в дом. За ноги, за волосы продотрядники были выволочены на улицу и злой казнью расказнены. Лунная ночь застонала набатом волость понесла, как развожженная лошадь. К церкви набегал хмельной народ. Борис Павлович с паперти произносил речь, выговаривая слова громко и четко: – Комиссарская власть сгнила на корню… По всей нашей великой многострадальной стране комиссарская власть тает, как свеча, и вот-вот рухнет… От лица славной партии социалистов-революционеров приветствую восставший народ!.. – Ура-а-а-а… – Долой! – Никаких ваших партий не надо, хлеба не троньте! – Будя, наслушались… Партии нужны были при царе, а теперь вся власть должна перейти в крестьянские руки. – Тише… Просим, просим! Борис Павлович продолжал: – Основной смысл революции – торжество лучшего над худшим, передового над отсталым, торжество созидания над разрушением… Большевики размахивали косой диктатуры слишком широко… Они обкашивали не только сорную траву вокруг кустов малины, но зачастую подсекали и самоё малину… История, вслед за самодержавием, осудила и комиссародержавие… Поток времени отныне и навсегда поглотит всех больших и маленьких деспотов… Наша партия есть единственная верная защитница интересов трудового крестьянства!.. Мы десятками лет боролись с коммунистическими бреднями!.. Мы – за социализм разумный и выгодный для большинства трудового крестьянства и лучших рабочих!.. Выборы в Учредительное собрание доказали, что народ верит нам!.. Граждане и братья, я вас призываю… Гудел набат, злоба в силу входила. – Будя языком молоть, надо дело делать! – кричал Афоня Недоёный, размахивая винтовкой. – За мной! Митинг был сорван, народ хлынул за Афонькой. На краю села, расположившись в нескольких избах, вторую неделю стоял заготовительный отряд московских рабочих. Изголодавшаяся мастеровщина с охотой бралась за слесарную, жестяную, лудильную и всякую другую работу, а потому, когда захваченный врасплох рабочий отряд сдался и был обезоружен, убивать их не стали, а легонько, для порядку, поколотив, заперли в холодный амбар, куда утром жалостливые бабы понесли им хлеба и молока. Всю ночь над церковной площадью качались саженные костры: жгли волостную библиотеку и дела Совета. Шайками шлялись по селу, вылавливали своих коммунистов и комбедчиков. Степку Ежика поймали на гумнах и убили. Карпуху Хохлёнкова оторвали от жены с постели, вывели во двор и убили. Конного пастуха Сучкова, захлестнув за шею вожжами, макали в прорубь, пока он не испустил дух. Сапожнику Пендяке наколотили на голову железный обруч, у него вывалились глаза. Акимку Собакина нашли в погребе, в капустной кадушке. Дезертир Афоня Недоёный рубил его драгунской шашкой, ровно по грязи прутом шлепал, приговаривая: «Вот вам каклеты, а вот антрекот». Зарыли Акимку в навозную кучу, он раздышался и уполз домой. Прослыша про то, Недоёный явился к нему на квартиру и, сказав: «Ах ты, вонючка», – оттяпал ему голову напрочь. Танёк-Пронёк засел с карабином в бане и отстреливался до утра. Баню подожгли, но в суматохе молодому кузнецу удалось скрыться: спустя неделю он объявился в дремучих урайкинских лесах со своим партизанским отрядом. Кругом – через леса и степи – по всей крестьянской земле призывно гудел набат, плыли облака багрового дыма: горели деревни, хутора, коммуны, совхозы… …Хлеб разверстка терпежу нашего нет… Кругом – через леса и степи – стлался вой разбушевавшейся стихии, деревни взвивались на дыбы, бурно митинговали и выносили приговоры: …Хлеб придержать разверстка неправильна долой коммунистов! Из села в село, от дыма к дыму скакали ходоки. Церковные площади ломились от народа. Бородатые ходоки стаскивали шапки, кланялись миру на все четыре стороны: – Православные… На корню качались и трещали голоса. В чистый понедельник в Хомутово нагрянула шайка дезертиров. За матку у них ходил Митька Кольцов. Рваные, одичавшие от постоянной тревоги, – всегда их кто-нибудь ловил, они кого-нибудь ловили, чтобы убить, – с ободранными винтовками за плечами, они цепко сидели на уворованных калмыцких лошаденках и пропащими голосами распевали:Дезертиром я родился, Дезертиром и помру. Расстреляй меня на месте, А служить я не пойду… |