Онлайн книга «Россия, кровью умытая»
|
Черный ветер сорвал и унес костер. Сны их были бурны и грозовы. Крики ночных птиц булькали над ними. И под ними – далеко внизу – в жарком разбеге кувыркалось море. Утро градом горячих стрел в них. Переливались мелкие тропы. Гудела земля, зверем залита. Гудели пятки Илько. Фенька легко поспевала за ним, ноги ее были сухи и горячи, как ноги скакунов, от бега задыхающихся на ходу. И глаза ее были веселее солнечных лесных полян.Город в лихорадке. День-ночь лавина чемоданов, сундуков, людей двигается в порт. С вокзала, из города в порт. Стонали мостовые под кованым шагом ломовиков. – Пошел… Поше-е-ол!.. К пристани жались английские, французские корабли. Метали корабли на русский берег тюки обмундировки, шотландские консервы, ящики кокосового масла, сгущенное молоко и ящики снарядов с траурным трафаретом:... БЕЙ – НЕ ЖАЛЕЙ, ЕЩЕ ДОСТАВИМ Город с верхом был налит ужасом и паникой. На базаре по телеграфным столбам были развешаны оборванцы: проволокой за шею, унылые руки, толстый язык, – баста. Вечером пылающие кафе пенились смехом. С собачьей угодливостью улыбались конфетные румыны. Рыдали скрипки. Сильва, Кармен, тройка, которая по Волге-матушке… Мишели и Дианы, Жоржи и Анжелики. Глаза лысые, как перламутровые пуговицы. И ноздри широкие, пляшущие, такие у загнанных, храпящих коней. Спасительный порошок на кончике ножа: – Аах! По ночам, закованный в золотые цепи огней, рыдающий и пляшущий, город вздрагивал под ударами ледяного норд-оста. По ночам на Тонком мысу ружейная канитель: контрразведка зарабатывала хлеб и славу. По заре гудела далекая канонада, по Закубанью стучались красные. Подполье жило особой жизнью и особыми законами, совсем не похожими на те законы, что прикованы к человеку, как ядро каторжника. Сверкающее колесо дней сыпало удачами, провалами и счетной радостью. Комитет стоглаз, столап. В городе мобилизация: подпольный комитет посылает на приемочный пункт своих ребят, чтоб сагитировать и увести надежных в горы, в свой отряд. За вокзалом в тупик загнан вагон патронов: патроны разгрузить и перебросить в горы. Волнения в местном артиллерийском дивизионе: связаться, организовать, ночью офицеров под лапу, рядовых в горы. Нужны денежки: собрать пару копеек у грузчиков и цементников; немедленно устроить налет на полковника Саломатова – за границу собирается, – золото, верное дело, крой. Убрать Черныша: Черныш – начальник охранки. Подвешиванье за ребра, селедка, шомпола, иголки под шкуру, резиновые палки, лоскутки сорванных ногтей – все это дело его рук. Из тюрьмы стон: «Уберите Черныша»; от районных ячеек вой: «Смотайте гада…» За короткое время он перебил и перевешал три состава подпольного комитета. Не раз в него стреляли, бросили бомбу, и все впустую. Новые агентурные сведения, присланные на лоскутке папиросной бумаги: «Черныш в штабу на заседании, а выйдет к трем часам». Штаб в пазухе города. Все равно, кокнуть. В комнате случайно шестеро. Жребий бросали чечевицей. Пала отметина на Илько. Расплескивая по груди, хватил Илько стакан неразбавленного спирта. Обветренное цыганское лицо его потемнело – кровь взволновалась. – Фенька, товарищи, дай закурить! Поймал в портсигаре папироску. Прикуривает у Феньки, а затылок горит. В дверь кинулся и вспомнил: так же горел затылок, когда его, Ильку, в Балабановскую рощу расстреливать вели. Автомобилей фырк Крошево лиц Звон шпор. С корзиной на голове Илько через дорогу: – Лепошки… Горячи лепошки… Штаб. Из штаба вышел Черныш: папаха, усы, светлая серая шинель, ордена во всю грудь. Илько навстречу. Он… Вот… Тра-ра-ра-ра-ра-тах!.. Обойму в упор. Смеется Черныш и рук из кармана не вынул. От испуга Илько бежать не может. Черкнула мысль острая: «В панцире, говорили мне…» Налетели шпики, казаки из дворов. Остры сабельки посекли на парне стеганую солдатскую кацавейку. За день в горы сунули целый обоз мяса; на базаре шпика в сортире утопили; в бухте сожгли пароход со снарядами. Последнее было так: ночью, разгребая грудью кипящую воду, из далекого Марселя прибежал нарядный кораблик. А утром на явочную квартиру рабочего Петра Олейникова зашел подпольщик, матрос Герасим, одетый под английского капитана. Спросил он бутылку спирта и бутылку бензина. Спирт вылил в себя, а бензин засунул в карман и, не говоря ни слова, ушел. У начальника порта Герасим, сверкнув капитанским погоном, потребовал военный катер и на катере отправился «принимать снаряды». Через полчаса на рейде пылал кораблик, оглушительно рвались снарядные погреба, и черный дым затягивал горизонт. Вот и все. Из тюрьмы опять письмо: «Каждую ночь уводят товарищей. Спасите, помогите». Сердце в груди ворочается, а руки не достают – не фокус ведь. Фенька вела подготовку налета на тюрьму. Бегала-бегала язык высунувши: подкуп надзирателей, сигнализация, телефоны, ключи, охрана, сговор с Александром – дела выше головы, а тут, ба-бах, завалилась Фенька и сама. Порубленного, избитого Илько за руки, за ноги тащили по тюремному коридору. Голова билась о ступеньки, мела пол. Ржаво тявкнул замок. Пахнуло кислой вонью, холодным камнем. С размаху щукой в угол. От ревущей боли в холода очнулся. С великим трудом поднялся на ноги. Ни сесть, ни лечь. Посеченная в ленты спина скипелась кровью. Зализал в деснах осколки зубов. От слабости прислонился к стенке и – навзрыд.После первого допроса заправили Илько в камеру смертников. Там Илько встретил Петьку Колдуна и товарища Сергея. – Здорово! – Здорово. – Хомут? – Какое… Так и так, ось в колесе, кругом пять в пять, ожидаем с часу на час, уховертки – ключи – в свою кузницу заказали. Отлегло, отвалила смертная тошнота от сердца, повеселел Илько и огляделся: камера сутула, стара. Ленивее волов выматывались мутные дни. Гулкие ночи уползали торопливо, оставляя за собой крики, плач, шелуху шороха. В камере смертников не было ни нар, ни стола, одни стены. По щиколки вода. Здоровые стояли по многу дней. Слабые сидели и лежали в воде. Каждую ночь выдергивали смертников. – Макаренко? – Есть. – Сидоров Иван? – Тута. – Калюгин? – Я. – Касапенко? |