Онлайн книга «Удавшийся рассказ о любви»
|
– Звали? – спросил Лапин (он подошел, чуть запыхавшись). – Не я. Лапин не понял. Прокурор – а с этого утра уже не прокурор, а пенсионер – смотрел на Лапина, улыбчиво щуря глаза. Едва Лапин показался в коридоре прямо с мелкого дождя в плаще, прокурор понял, что Лапин совершит эту маленькую ошибочку и обратится к нему. А Лапин не понимал, еще не догадался. Прокурор, может быть, в последний раз прохаживался сейчас по коридорам (и здание было отремонтировано как бы специально, к минуте, – сверкало). Лапин стоял усталый, сонный, с опущенными плечами. – Звал, но не я. И прокурор не объяснил, а лишь смотрел, ожидая, что Лапин сам догадается, и не только о том, что вызывает его новый прокурор Скумбриев, но и зачем вызывает. У Лапина не было сил расспрашивать. Он понял наконец. – Вы добры были ко мне. Спасибо. – Я? – сказал бывший прокурор и вдруг ласково, неуверенно засмеялся. Лапин двинулся по коридору несколько более быстрым шагом. – А-а… Входи! Скумбриев сидел в кресле прокурора. Он, видно, и не примерялся к нему – он сидел как влитой. По нему и делали это кресло, если его и делали лет восемьдесят назад. Скумбриев писал. Авторучка была старая, со сбоями, и он, встряхивая, бил пером по листу бумаги, специально выложенному, выгоняя каплю (он переехал в кресло прокурора просто и ясно и со всеми своими привычками). – Ну что, Юрий Николаич, – весело сказал Скумбриев. – Много мы говорить не будем. Человек ты у нас неглупый. Он смотрел на Лапина поверх своих записей. И все-таки, конечно, нужно было все назвать, и он назвал: – Многогрешен ты. Я было утром уже приказ подписал. И пришлось бы тебе поискать другое место. Честно тебе говорю. Он глянул строже (он уже не выдерживал веселого тона, который сам же взял): – Я собираюсь перестроить работу. Я знаю все сильные и слабые места нашей прокуратуры. И для начала, а мне трудно придется сначала, хочу избавиться от слабых мест. Он посмотрел на Лапина пристально: – Ну? Что скажешь? Лапин пожал плечами: все было понятно, все было по-честному. Скумбриев (он вдруг сорвался) резко повысил голос: – Ты понял?.. Я тебя много лет терпел. Хватит! И чтоб отныне твоя фамилия не фигурировала вместе с ними. Ни с твоим Сереженькой, ни с Рукавицыным (он уже кричал). И ни с кем из остальных. Ты понял?! Ни под каким видом! Ни с каким оттенком! * * * Утро. Лапин просыпается – он потягивается и вдруг вскрикивает детски радостно. За окном солнце. – Праздник! – Лапин наливает себе большой золотистый стакан вина и смотрит на стакан, улыбаясь и зевая. Он пьет еще стакан. И еще. Мир становится прекрасным. В комнату приходят звуки: воробьи… Лапин высовывается из окна и дышит. Вид через улицу необычен: у маленького фотоателье тянется длинный хвост толпы. Стоят военные, то есть, конечно же, не военные, а бывшие военные, – худые или уже от возраста тучные, с проседью в волосах. Они надели свои прежние мундиры, медали, не забыв ни одной, – они стоят подтянуто и строго. Они ждут фотографа, а над ними навис этажами роддом. – Эй! – кричат им с пятого этажа. Бывшие военные улыбаются. – В чем дело? – кричит теперь кто-то снизу. Все оживляются. Одна из рожениц бросает вниз два или три цветка. Распадаясь на лету, цветы, уже слегка засохшие, падают на асфальт. – Ну как? Защитите нас, если что? – лукаво кричат сверху. – Ого! – кричат бывшие солдаты. – Еще как! – И один из них выставляет большой палец кверху. И у тех, и у других времени много. Теряя строгость, солдатская очередь задирает головы кверху, разглядывает, смеется и кричит: – Еще как!.. Ого! Ого-го! – А не хвастаете?.. Валя, посмотри: вот тот явно хвастает! Лапин смотрит, как они веселятся, он одевается. Он выходит на улицу в белой рубахе, руки в карманы и плечи подняты чуть выше нормы, будто он немного форсит или немного зябнет. Катят машины, сверкая наведенной красотой. Солнце греет плечи. Лапин проходит мимо дома Гали Неробейкиной – ощущение освобожденности толкает его на неожиданное: он подымается и звонит. – Чего это ты?.. Сто лет не заходил, – улыбается она. – Праздник ведь, – говорит Лапин, не зная, что сказать. Галя, видно, ждет гостей. У нее чистота и порядок в комнате. Галя подставляет щеку и сама тоже чмокает его. – Славик! – кричит она. – Уже гости! – Иду, иду! – откликается из другой комнаты Славик. Сейчас самое время радоваться, и Лапин спрашивает весело: – Ну как оно? – А как хочешь? – смеется Галя, она приготовилась, она ждет гостей. В комнате чисто, опрятно, и Лапин спросил именно в направлении этой опрятности и этого ожидания. – Хочу, чтоб все хорошо! – Спасибо, Юра. Водки налить? Он выпивает рюмку и закусывает ароматнейшим холодцом с полупрозрачными пластинками нарезанной моркови. Галя смеется тому, как он ест. – И брюки отгладил, – смеется Галя. – Небось вчера ночью старался? Молодец, праздник есть праздник. Налить еще? Он медленно встает и счастливо уходит. – Молодец! – смеется Галя и машет рукой. Лапин заходит еще к каким-то знакомым, затем долго и все так же счастливо идет по улице. Он дает крюк, останавливается. Перед глазами маленький сгорбленный домишко – этакий сдавленный стон архитектуры. Здесь в свое время был их детдом, бревенчатый, темный и низкий домик. Впрочем, около тоже какие-то дети. Детей строят в ряд. Чистенькие дети, это почему же они не хотят строиться… Дети кричат на высоких нотах и машут флажками. Они самозабвенны, они знай кричат, беззубую от конфет, беззащитную свою радость несут криком. Умиленный детской идиллией, Лапин входит в телефонную будку. Он набирает номер Рукавицына и слышит знакомый голос: – Алло… алло!.. Он взахлеб рассказывает Рукавицыну о детдомовском домишке и о детях. Но Рукавицыну это неинтересно. Все, кроме Лапина, уже давно живут своей жизнью. Тогда Лапин вспоминает о деле (о единственном деле, которое у него есть на сегодня) и говорит: – Ты не сможешь мне дать машину? На час? – Смогу, конечно! – Мне будет нужна машина, слышишь, Перейра. Прошу. Дело маленькое, но неблизкое. Приезжай прямо к отделению милиции часам к двум. Лапин доволен: он еще вчера просил себе милицейского «вороненка», но не удалось… Построенная колонна детей с флажками идет на парад. Лапин становится на край асфальта и, все еще умиленный, машет им. Колонна детей движется, цветистый асфальт движется мимо него. |