Онлайн книга «Римские каникулы»
|
Если разобраться: человек захотел жить и работать в чужой стране. Почему Гоголь мог прожить в Италии восемь лет? И Ленин, в конце концов, сочинял революцию в Швейцарии. Почему им можно? А Раскольникову нельзя? Почему он должен удирать, будто прыгать с пятого этажа? И почему теперь все должны это расхлебывать? – А ты-то при чем? – спросила Романова. – А при том, что я должна была заявить. А я не заявила. – Почему мы все должны быть доносчиками? Разве у них нет для этого специальных людей? Почему мы все поголовно должны стучать друг на друга? – Ты где живешь? – спросила Маша. Этот же вопрос задавал Раскольников. Как на него ответить? Почему надо было выехать в Италию, чтобы УВИДЕТЬ, где она живет? Почему всем ясно, а ей нет? Сорок тысяч «почему». Вот и стой, перемазанная дегтем. – Я себя ненавижу, – сказала Романова. – Я тебя тоже, – не пощадила Маша. Положила трубку. Разговор был окончен. Романова легла на кровать и заплакала. Путешествие по Италии закончилось. Восемь дней. Пять городов. В аэропорту Шереметьево все высматривали своих. Стеллу встречал Большой Плохой художник. Юкин смотрел в сторону, как незнакомый человек. За Руководителем прислали машину. – Если хотите, я вас подвезу, – предложил он Романовой. – Нет. Спасибо. Я на такси. Романовой хотелось остаться одной. Ей хотелось поскорее очистить от себя Италию, как мазут с плаща. Встречала Нина. Издалека было заметно, что она кое-как питалась эти десять дней. – Худеешь? – догадалась Романова. – Ага. На полтора килограмма. Нина все время боролась с весом, хотя никакого веса не было. Одни ноги и руки. Музейных дам разобрали их добропорядочные семьи. А Богданова задержали. Рядом с «настройщицей» стоял человек в сером и задавал вопросы. Видимо, он приехал встретить рейс. Богданов жил в одной комнате с Минаевым и, с их точки зрения, нес основную ответственность. Он мог знать больше, чем остальные. И это надо было проверить. Когда Романова и Нина прошли мимо, волоча чемодан, тетка что-то летуче сказала Серому. Он кинул на Романову полвзгляда, четверть взгляда и отвел глаза. Но Романова почти физически ощутила на своем лице мажущий след. – Меня в тюрьму посадят, – сказала она Нине. Нина легко захохотала, сверкнув зубами. Ей это было смешно. Руководитель ласково посмотрел на Нину и сказал: – У вас такая дочь, а вы боитесь… При чем тут дочь… Какая связь? Когда и кого из ТЕХ людей останавливали хорошие дочери… Страсть и Страх – сильные чувства. Как кипяток. Человек не может жить в кипятке. Человек должен существовать с температурой тридцать шесть и шесть. Это совместимо с жизнью. Так что жизнь диктует свои условия. И права. И обязанности. В обязанности входило вывозить Нину на дачу. В среду из командировки вернулся муж. Он был физик-атомщик, и чем занимаются на объекте физики-атомщики, рассказывать не принято. В субботу переезжали на дачу. Сносили вещи в машину. В этот неподходящий момент зазвонил телефон. – Тебя, – сказал муж. – Кто? – спросила Романова. – Мужик какой-то… – Что хочет? – Спроси сама. – Да! – Романова держала трубку возле щеки… Обе руки были заняты. – Здравствуйте, – интеллигентно отозвался голос. – С вами говорит секретарь партийной организации Илья Петрович Муромец. – Здравствуйте, – ответила Романова. – С вами в поездку ездил некий Минаев… – Да. И что? Романова следила глазами, как Нина тащит мольберт. Она держала его вниз головой, если можно так сказать, и «голова» сейчас отлетит, скатится со штатива. – Нина! – душераздирающе крикнула Романова. – Как ты держишь! – Извините, – сказали в трубку. – Я, наверное, не вовремя звоню. – А что вы хотели? – нетерпеливо спросила Романова. – Ну ладно. Я как-нибудь позже позвоню. – До свидания, – попрощалась Романова. Освободила руку и этой освободившейся рукой положила трубку на рычаг. – Ничего тебе нельзя поручить, – с раздражением сказала дочери. – А что я такого сделала? – растерялась Нина. И в самом деле. Прежняя декорация – Венеция, Флоренция, Рим – сменилась на деревню Жуковка и кобеля Чуню, которого почему-то звали по фамилии хозяина: Чуня Володарский. Жизнь – театр. Когда меняются декорации, то меняется и драматургия. Пошел другой сюжет: завтраки, обеды, ужины, мытье посуды, а в перерывах – работа. На сердце осталась глубокая борозда. Эту борозду она вычертит на холсте. Все в костер. А что делать? Она – влюбилась. Сошла с ума. Это не понадобилось. Как в себе это все рассовать? По каким полкам? На одну полку – страсть. На другую – страх. На третью – обиду. Заставить всю душу полками. А не лучше все вытряхнуть на холст: и страсть, и тоску, и его легкое дыхание… Романова нашла свою точку на краю деревни: изгиб реки, ива наклонилась низко, почти упала, но не упала – отражается в воде вместе со стволом. Стволы – настоящий и отраженный – как две ноги. Брошенная женщина с обнаженными ногами. Романова искала слом света, воздуха и воды. Главное – освещение. Одна нога – на земле. На корнях. Другая – зыбкая. Ее нет. Человек и его грезы. Деревня Жуковка и Венеция. Муж и Раскольников. Романова и Романова. Жизнь – свалка. И только искусство примиряет человека с жизнью. Наступила осень. Нина пошла в десятый класс. Надо было нанимать ей преподавателей. Муж уезжал на объект. Взрывал атомную бомбу и возвращался домой с большой премией. Крепил мощь своей страны и мощь семьи. Вполне мужское занятие. Шурка предложил сделать новую книгу про рыцарей. Романова рисовала рыцарей, как муравьев: узкое, как палочка, тельце, точечка – головка. И большое копье. – Это не рыцари, – сказал Шурка. – Это пираты. – Какая разница? – возразила Романова. – Одно и то же. – У них разные цели: пираты отнимают, а рыцари защищают. – Цели разные, а действия одни. Машут копьями и протыкают насквозь. – Да? – Шурка задумался, подперев голову кулаком. И в это время раздался телефонный звонок. – С вами говорит майор Попович, – представился голос. – Космонавт? – удивилась Романова. – Комитет государственной безопасности. |