Книга Расстояние, страница 64 – Хелен Гилтроу

Я смотрю на свои ладони, сложенные на папке, и вспоминаю Яна Грейвса.

Если бы я могла включить свет и открыть папку, давно бы выяснила, что он от меня скрывал. По крайней мере, мне было бы чем заняться.

Я продолжаю сидеть, разглядывая папку, когда внезапно слышу легкий шорох в коридоре, и в это время гаснет лампочка датчика в углу.

Луи.

Несколько мгновений я не шевелюсь, затем наклоняюсь, опускаю голову на руки и закрываю глаза.

– Привет, – тихо произносит стоящий в дверях Луи, и я поднимаю голову.

Он светит фонарем прямо мне в лицо, потом догадывается его опустить.

Я не стану говорить то, что готово слететь у меня с языка: «Подонок, я думала, ты меня бросил».

Этого не требуется. Он видел мои глаза.

Я возвращаюсь домой в четвертом часу утра. Прежде чем уйти из кабинета Грейвса, я воспользовалась крохотным фотоаппаратом и сняла все страницы из папки Кэтрин Галлахер, не забывая удостовериться в нумерации, чтобы точно знать, что доктор не смог ничего утаить.

Я ничего не пропустила. Папка была возвращена на прежнее место на полке, я ушла первая и одна. Робби и Шон проследят, чтобы Луи благополучно покинул дом, окна были закрыты, а сигнализация включена. Мы сработали аккуратно, все осталось на своих местах, никто не догадается, что в доме побывали люди.

Все же я не смогу заснуть, пока не прочитаю историю болезни.

Я подключаю камеру к ноутбуку, нажимаю на печать и отправляюсь готовить кофе.

Но к чашке я так и не притрагиваюсь, настолько чтение захватывает меня с первой страницы.

У нас с Грейвсом много общего. Он тоже любит точные данные, поэтому сначала записывает имя, адрес, телефон. Профессия: младший бухгалтер (рекламное агентство). Пустыми остаются строчки, предназначенные для рабочего телефона и фамилии врача общей практики. Затем идут подробные записи с каждой встречи за пятнадцать месяцев. Подобное сходство характеров кажется мне жестоким.

Все так, как рассказал нам Грейвс. Требовательный отец, эмоционально холодная мать, детство, прошедшее без любви, – зависимость от успехов, хорошие отметки в школе, с честью выдержанные экзамены… Я воображаю себе серьезного ребенка, сидящего за обеденным столом в школьной форме, с заплетенными в косы светлыми волосами, только что закончившего делать уроки или поразившего успехами учителя музыки.

Следующая встреча, еще одна и еще. Бессонные ночи. Чувство ненужности, неполноценности. Страх совершить непоправимую ошибку или просто быть пойманной за неверными действиями… Я продираюсь сквозь профессиональные термины из записей последней встречи перед исчезновением, пытаясь найти намек на признание Кэтрин, сделанное Грейвсу.

Ничего. Я возвращаюсь к началу и перечитываю каждый лист, стараясь уловить скрытое между строк на случай, если Грейвс боялся разоблачения и пытался некоторым образом зашифровать информацию.

Никакой подсказки. Ни единой щелки, в которую можно было бы пролезть. Набор терминов для определения состояния отчаявшейся женщины; умные слова, выражающие обычную человеческую боль.

Несмотря на детальный анализ личности, записи Грейвса не сообщают мне ничего нового.

Я смертельно устала. Пора ложиться спать. Надо отдохнуть и еще раз перечитать на свежую голову. Я лгу сама себе. Утром тоже ничего не прояснится.

Однако мозг отказывается дать мне отдохнуть. Я лежу и слушаю, как мысли навязчивым метрономом будоражат мозг, настойчивые и раздражающие, как протекающий кран. Я то и дело возвращаюсь к нашему разговору с Грейвсом.

– Вы задаете те же вопросы, что и ваши коллеги год назад.

– И что вас удивляет?

– Я полагал, если вы потрудились наведаться ко мне снова…

– То будем задавать другие вопросы? Но так бывает не всегда.

И вот то едва уловимое колебание в воздухе, разрушающее контакт… Я решила, что Грейвс относится к нам предвзято, но дело не в этом. В чем же? Что вызвало у него такую реакцию? Я вновь и вновь прокручиваю разговор, но не нахожу ничего подозрительного, кроме того, что Грейвс не снимает рук с папки Кэтрин, словно не желает подпускать нас к ней.

Все дело в истории болезни.

Остался лишь одни человек, с которым можно поговорить. Стефан.

Хорошая мысль?

Стефан ничего не знает о Карле, и я сделала это намеренно, желая избежать ненужных трений и конфликтов. Несмотря на то что я умею отменно лгать, Стефан один из тех людей, которые способны всегда это понять.

* * *

Он живет на улице Стрэнд в одном из тех красивых домов восемнадцатого века, выходящих окнами на реку. Неподалеку три паба и кафе, и в солнечный день здесь много посетителей, заполняющих столики на улице, но сегодня холодно и ветрено, поэтому в помещении не прячутся лишь заядлые курильщики.

Стефан, сияя, распахивает дверь. Огромных размеров фигура заполняет почти весь дверной проем.

– Входи, входи. Позволь мне помочь снять пальто. Я как раз приготовил свежий кофе.

Кухня расположена в глубине дома, из ее окна открывается вид на лужайку и одинокое яблоневое дерево. Из динамиков вырываются мрачные, душераздирающие слова из «Стояла мать скорбящая» Перголези.

– Боже, – говорит он, – давай выключим. Поставим что-то повеселее.

– Нет, – протестую я, – оставь.

– Хорошо, – соглашается Стефан с улыбкой и принимается хлопотать, наливая кофе, интересуясь, не требуется ли мне молоко или сливки, предпочитаю ли я остаться в кухне или перейти в гостиную, люблю ли бисквиты и какой бы предпочла к кофе. Он достает кофейный сервиз, ставит его на место и начинает доставать другой. Стефан чувствует, что-то произошло. Когда последний раз я звонила ему рано утром и просила о немедленной встрече? Чуть рассвело – и я уже у его дверей, не сомкнув всю ночь глаз.

Наконец чашки стоят на подносе.

– Прошу.

Я прохожу в гостиную, сажусь и предоставляю хозяину право выполнить ритуал угощения гостьи, болтая тем временем о незначительных вещах.

Когда он родился, мне уже было пять: старшая сестра, разумная, осторожная, осознающая пропасть, разделявшую наших родителей, видевшая это расстояние, которое не смогло уменьшить даже появление Стефана – вылитого отца. Брат пришел в этот мир в период военных действий и стал, как и я, оружием обеих сторон. Впрочем, ему пришлось немного легче, у него была я, которая могла объяснить правила игры, прежде чем он вырос и понял все сам: когда кивать, когда лгать, а когда и тихо исчезнуть. Наше детство было периодом интриг, ухищрений, неудивительно, что последующая наша жизнь сложилась именно так.

Секреты и тайны других людей стали нашим бизнесом, но если я покупаю и продаю их, то мой брат, как и Ян Грейвс, психиатр. Различия лишь в том, что его клиенты не богатые и преуспевающие люди с суицидальными наклонностями и депрессиями, а уголовники – мужчины и женщины, слишком больные, чтобы сидеть в тюрьме, не говоря уже о Программе «расширения свободы личности». Брат проводит большую часть времени в специальных учреждениях за решеткой, убеждая искалеченные души открыться и рассказать о своих нездоровых фантазиях и наклонностях. Эти люди смотрят на этого крупного человека с уверенностью, что он не станет их судить, и почему-то доверяют ему и все рассказывают.