Книга Инамората, страница 41 – Джозеф Ганьеми

Если так произошло и в доме Кроули, то в настоящий момент в это распахнутое окно влетел довольно холодный ветер, заставивший меня дрожать, пока я поднимался вслед за Кроули.

Сорок минут спустя мы сидели в темноте и слушали потрескивание граммофона, который в третий раз играл мотивчик, что был в моде несколько лет назад, — «Я без ума от Харри».

Перед очередным уколом Мина повторила предупреждение своего мужа: что Уолтер, в знак протеста против внесенных нами изменений в «спиритический состав» нашего кружка, может и не появиться в этот вечер. Мне было больно слышать ее извинения. Когда мы вновь соединили руки, я был готов провалиться сквозь землю от стыда. Я все больше мрачнел с каждым припевом модной песенки, которую распевал гунявый голос, и постепенно убедил себя, что на этот раз из сеанса ничего не выйдет.

Каково же было мое облегчение, когда под конец третьего исполнения я услышал, что кто-то насвистывает в такт.

Свист становился все громче, словно человек приближался к нам по длинной мощеной улице. Я представил, как он идет по пустынной метафизической аллее — руки в карманах, воротник поднят.

— Уолтер?

— Ш-ш-ш, — прошипел голос где-то внутри комнаты. — Это лучшее место, — пояснил он и стал напевать на удивление приятным голосом:

О, я просто без ума от тебя,

Не могу без тебя,

Неужели ты не слышишь, как я зову тебя?

Неужели ты сомневаешься?

Уолтер заставил нас дождаться, когда фонограф прекратит играть, а потом намеренно громко вздохнул. Кажется, я начал разбираться в его музыкальных пристрастиях. Впрочем, он сам не замедлил подтвердить это:

— А разве ты не любишь эту мелодию, Кроули?

Ответа не последовало.

— Кроули?

— Его здесь нет, — сказал я, вызываясь вести переговоры от лица всех собравшихся.

— Что? — искренне удивился Уолтер.

— Мы попросили вашего шурина на сегодня удалиться из круга.

— Почему?

— Ради эксперимента.

— И Кроули согласился? Не следовало ему этого делать. Уж ему-то известно, как я не люблю сюрпризы.

— Честно говоря, доктор Кроули предупреждал нас.

— Так в следующий раз слушайте, что он говорит! — раздраженно заметил Уолтер. — Теперь мне придется перенастраивать аппаратуру. Вы не представляете, сколько хлопот вы мне причинили.

— Так вы используете оборудование?

— В некотором роде. Телеплазматическое… — Уолтер сделал попытку описать нам свою технологию, но быстро осознал тщетность подобных усилий. — Слишком сложно объяснять. Вам достаточно знать, что в этой комнате находятся несколько приборов, весьма чувствительных. Поэтому я и не люблю, когда кто-нибудь шляется здесь в дневное время, особенно этот зубастый маленький мошенник на деревянной ноге. Я бы предпочел, чтобы в будущем вы проводили свои эксперименты в лаборатории.

— Извините, — пробормотал я, — мы не знали.

Уолтер скрепя сердце принял мои извинения. Но тут что-то вновь привлекло его внимание.

— А что это там на подоконнике?

— Передатчик диктографа, — объяснил я. — Чтобы доктор Кроули мог слышать все, что мы здесь говорим.

— А ответить он может?

— Боюсь, что нет.

Похоже, это обстоятельство весьма обрадовало Уолтера. Я почувствовал, как он начал постепенно оттаивать.

— А что с ним за девица?

— Стенографистка.

— Так вы все это записываете?

— Если вы не против.

— Отнюдь, — отвечал он, явно польщенный. — Я даже постараюсь изречь что-нибудь умное.

— Это вовсе не обязательно, — возразил я. — Но не согласитесь ли вы ответить на несколько наших вопросов?..

— Она, верно, бабенка что надо?

— Кто?

— Эта ваша стенографистка.

— О… — Его вопрос застал меня врасплох. Я смутился, сознавая, что эта самая стенографистка сейчас ждет, как я отвечу. — Да, — согласился я. — Она и в самом деле недурна.

— А моя сестренка не ревновала?

Я вспомнил, как Мина и стенографистка пожимали друг другу руки при знакомстве.

— Я бы этого не сказал.

— Забавно, — хмыкнул Уолтер, — обычно она не любит делить с кем-либо свет рампы.

— Но она ведь позволяет вам выходить на сцену?

— Это другое, — возразил Уолтер. — Тут у нее нет выбора.

— Почему?

— По причинам, которые мне не вполне ясны, мы не можем находиться одновременно в одном и том же месте, — заявил Уолтер. И добавил многозначительно: — Возможно, именно в этом заключается жестокая ирония метафизического договора. Таковы правила.

— Чьи правила?

— Увы, мне неизвестно, приятель, а то бы я знал, куда адресовать мои письма с жалобами.

Тут Фокс не утерпел и вступил в разговор:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — произнес Уолтер небрежно, — что в том, что касается Промысла Божьего, я столь же не осведомлен, как и вы.

— Но… — Ответ Фокса явно озадачил. Он изменил свою тактику и спросил: — Что же, там с вами никого нет?

— Есть и другие, — отвечал Уолтер. — Иногда я слышу в отдалении их голоса.

— А чем они занимаются?

— Как обычно — стонут и рыдают в долине слез, ну и все в этом роде. Или выкрикивают: «Эй? Эй?» Это что-то вроде бесконечной игры Марко Поло. [36]

— Господи! — охнул Фокс, а потом прошептал: — Так вы в аду…

— Нет, я уже был там, — сказал Уолтер. — ясно помню, что его обитатели говорили по-французски. Теперь я в каком-то другом месте.

— Чистилище?

— Не исключено, хотя поначалу я принял его за Делавэр.

— А не могли бы вы описать, что вас окружает, — попросил я, — чтобы мы могли это себе представить.

— Locum refrigerrii, lucis et pacis.

Я напрягся.

— А почему вы отвечаете по-латыни?

— Но ведь вы это ищете, приятель?

— Что — «это»?

— Доказательства — сведения, которые Мина не может знать.

— По условиям конкурса мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления, — сказал я. — Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».

— Non do un cazzo del tuo premio! — выпалил Уолтер. Его гнев стих столь же мгновенно, как и вспыхнул, и он добавил уже мягче: — Cosa bisogna, carrissimo, per convincerti che veramente esisto?