Книга День святого Жди-не-жди, страница 13 – Раймон Кено

— Посуда, которую он выставил на этот раз, — что-то потрясающее, — сказал Мачут.

— Еще бы, — отозвался Мазьё, дергая себя за ус, — ему же надо как-то подкрасить свою репутацию после истории с Почетной Стипендией!

— Он вроде бы приезжает сегодня, — сказал Мачут.

— Кто приезжает?

— Сын Набонида, тот, у которого была Стипендия.

Мандас, претендующий на исключительную осведомленность, сразу же выдал:

— Он приехал сегодня утром. Сын Бонжана видел, как он сходил с поезда.

— Он с ним говорил?

— Да. Тот якобы собирается произнести речь.

— Как это, речь? — забеспокоился Мазьё. — Что это значит: он собирается произнести речь?

— Он расскажет о своих открытиях, — пояснил Мандас.

— Ничего не понимаю, — сказал Мазьё, дергая себя за ус. — Этот парень что — изобретальщик?

— Да, изобретальщик. И он собирается произнести речь, — подтвердил Мандас в замешательстве.

— Тут что-то не так, — сказал Мачут.

— Это уж точно, — поддержал Мазьё.

Мандас обиженно замолчал.

— Все-таки я удивляюсь, — удивился Мазьё. — И как он мог стать изобретальщиком? Помню, когда мой сынишка был с ним в одном классе, то иначе как обалдуем его не называл.

— Это правда, — подтвердил колбасник.

— Ведь чтобы стать изобретальщиком, в голове надо что-то иметь, — вполголоса продолжал торговец целлофаном.

— Признаться, по части странностей семья Набонидов переплюнет кого угодно, — сказал Мандас.

— Вы по-прежнему не знаете, почему младший снюхался с сельским почтальоном? — спросил Мазьё.

Увы, никто ничего не знал. Мандас с удовольствием бы выдумал, но это было ему не по силам.

— Совершенно непонятно, — пожаловался Мачут. — И никак не выяснить.

— Сахул [46] об этом не говорит, даже когда напивается, — сказал Мандас.

— Во всяком случае, дело темное, — сказал Мазьё.

Собеседники согласно затрясли головами.

— И чего он все время разгуливает по Знойным Холмам? — спросил Мачут. — Ну, скажите, какой в этом смысл?

— Все это плохо кончится, — мрачно предрек Мандас. — У меня по этому поводу есть кое-какие соображения.

— Да? — заинтересовался Мачут.

Мандас даже не вздрогнул, поскольку лгал.

Возникла пауза.

— По-вашему, кто выиграет Весенник в этом году? — спросил Мазьё, дабы выйти из области неведения и вступить в область предположения.

— Есть шанс у Роскийи, — сказал Мачут.

— И у Бонжана тоже, — сказал Мандас, — он — настоящий знаток и наверняка будет среди лидеров.

— Бонжан вчера так нажрался! — сказал Мазьё. — Пришлось нести его до дому.

— А вот и он сам, — сказал Мачут.

И действительно, в кафе вошел Бонжан в сопровождении двух сыновей и брата-сельчанина. Мандас, надеясь выудить дополнительные сведения от Манюэля, зацепил квадригу:

— Бонжан! Идите сюда! Здесь свободно!

Все очень шумно расселись.

— Ну и ну, — сказал Бонжан, — я бы чего-нибудь пригубил. В день святого Жди-не-Жди едва встанешь, а во рту уже засуха.

— Уж здесь-то мы не завянем, — сказал дядя, заказывая фифрыловки на всех.

«Вот сельчанин, каких уже не бывает», — подумали торговцы.

— Ну, как, вы уже все расставили? — спросил Бонжан.

— Да, — сказали остальные.

— Сейчас глянем, — сказал дядя. — Хоть стоило ради этого приезжать-то?

— Мэр устроил такую выставку, какой не было со времен выставки вашего деда, — сказал колбасник.

Мачут очень гордился своим Родимым Городом; он в подробностях знал его историю, особенно малую, и в своей профессиональной деятельности обогащал речь примерами и анекдотами, которые черпал из местных анналов. Родословную каждой свиньи — наизусть.

— Ну, поглядим, поглядим, — сказал дядя, которого прошлогодний праздник скорее разочаровал.

— Ну, Манюэль, ты после этого еще видел Пьера Набонида? — спросил Мандас.

— Не-е, гыспадин Мандас, — ответил Манюэль. — Наверное, он готовит свою речь.

— Что значит «речь»? — спросил Мазьё.

— Без четверти двенадцать, — закричал Мачут. — Мы опоздаем.

— Надо бежать, — сказал Мандас.

Трое торговцев утерли усы и вскочили.

— Еще увидимся, — крикнул Бонжан.

— Само собой, — согласились они и вышли, оставив дядю расплачиваться за напиток.

— Ну, — спросил Бонжан у сына, — теперь, когда они ушли, скажи-ка мне, шоэтта за речь такая.

— Да брось ты, — сказал Обскар, — тебя всегда тянет заморочиваться.

Он хихикнул, что обычно делал, употребляя городские вокабулы.

На Центральной Площади было море посуды. Сотнями растягивались полные столовые сервизы и композиции из отдельных предметов. На транспарантах указывались имена владельцев коллекций; сами они стояли рядом и ожидали начала Праздника, назначенного на полдень. Груды посуды были более или менее значительными и весьма различались как количеством, так и качеством. Циркулирующая толпа беспристрастно оценивала предметы и, не задумываясь, безжалостно критиковала скаредно или скудно представленные экшпозиции.

Бонжан, дядя Обскар, Манюэль и Роберт смешались с толпой. Первым участником, встретившимся на их пути, оказался колбасник Мачут. Возле него стояли всего одна стопка блюд, несколько глиняных мисок и набор маленьких чайных чашек.

— У вас вроде бы одно блюдо треснутое, — подозрительно предположил Бонжан.

Это предположение немедленно привлекло внимание тех, кто его услышал, и вокруг Мачута сразу же образовался круг. Колбасник яростно запротестовал:

— Да за кого вы меня принимаете? Это ж надо такое сказать! И потом, какое из них треснутое, ну скажите!

Бонжан ткнул пальцем. Мачут принялся вертеть блюдо во все стороны.

— Ну, что? Треснутое? Где треснутое?

Блюдо было не треснутое.

— Ладно, ладно, хорошо, — успокоили его.

— Не намного же вы раскалываетесь в этом году, Мачут, — не сдавался Бонжан.