
Онлайн книга «Париж в августе. Убитый Моцарт»
— Ах, Улисс, Улисс, я боялся, что ты уже спишь. Учти, я бы вытащил тебя из постели! — Отдышись, ты совсем запыхался. Что с тобой случилось? По крайней мере, это не пожар? Ответь, если речь идет всего лишь о пожаре, это было бы лучше. Анри отрицательно помахал пальцем. Гогай налил в рюмку водки и протянул ее Плантэну, тот выпил залпом. — Улисс, я мужчина. Я только что сказал мсье Пулю, что он дерьмо, сказал так, по пути. — Браво, Рике. Нужно сказать то же самое мамаше Пампин. Плантэн нахмурился. — Этой потом, позже. Он отогнал темное облако и растворился в небесном блаженстве. Гогай увидел сказочный ореол над головой своего друга. — Однако, Рике, это ведь не из-за того, что ты назвал Пуля дерьмом, ты находишься в таком состоянии? — Я счастлив. Гогай восхищенно присвистнул. — Черт, ты говоришь прямо. Счастлив! Только и всего! Если бы сейчас был воскресный вечер, я бы сказал, что ты выиграл на скачках. Анри небрежно махнул рукой, давая понять, что даже выигрыш на скачках — пустяк по сравнению с той милостью, которая снизошла на него. Тогда Гогай все понял и подпрыгнул: — Не хочешь ли ты сказать, что влюбился? — Да! Да! — Кричи потише. Влюбился! — Да! — Потише, я тебе говорю. Значит… — Я даже только что оглушил негра, в котором было два метра роста. Если хочешь знать все — у него не осталось ни одного зуба, у этого парня. — Извини меня, Рике, но я не вижу связи. — Она есть. Я мужчина? Улисс! Гогай в свою очередь выпил водки, настолько сложным оказался их разговор. Он подвинул гостю стул, но тот кружил вокруг него, как бегун на соревнованиях. — Сколько времени, Гогай? — Пол-одиннадцатого. — Я знаю ее уже три с половиной часа. Я увижу ее опять через… одиннадцать с половиной часов. Я ни за что не засну. — Может быть, она англичанка? Плантэн презрительно расхохотался: — Разумеется. А кем еще она могла бы быть? — Я не знаю, итальянкой… — Час от часу не легче. Итальянка, которая сказала бы: «I want to live»! Поздравляю, Гогай. Или испанка. Или девушка из Оверни, раз ты оттуда родом. Но… может быть, тебе скучно со мной, Улисс? — Совсем нет. Напротив. Но дай мне время, чтобы к этому привыкнуть. Плантэн наконец сел и закрыл лицо руками. — Ее зовут Патрисия Гривс, но ее называют Пат. Двадцать семь лет. В конце месяца она возвращается в Лондон. Если ты думаешь, что я сошел с ума, ты прав, Гогай. У меня всего три недели, чтобы быть сумасшедшим. Три недели. Потом я буду мертв. Всю мою жизнь. Эта внезапная печаль растрогала Гогая. Но Плантэн уже пришел в себя и весело сказал: — Улисс! Перед тем, как расстаться со мной около своего отеля, она меня поцеловала. — В губы? — Да. Очень быстро, но все-таки в губы. Ты думаешь, это хороший знак? Гогай ласково улыбнулся. — Скорее всего. — Я тоже так думаю. — Можно узнать, как ты с ней познакомился? Плантэн оживленно рассказывал о своем приключении, опорожняя рюмку за рюмкой, в которую Гогай через равные промежутки времени наливал водку. Он ничего не забыл и в заключение, опять погрустнев, спросил: — Улисс, скажи мне, что я ей не безразличен. Что ее поцелуй — это не те двадцать монет, которые бросают в твою кружку на станции Шателе. Гогай обнял его за плечи. — Ты не знаешь женщин, Рике. — Не очень хорошо. Во всяком случае, по ним я не такой специалист, как по уклейкам. — Это и видно. И вот одна из них, из женщин, позволила тебе проводить ее к Пантеону. — Да, может быть, это ей просто было нужно… — Пусть так. У Пантеона ты заявляешь, что не хочешь с ней расставаться. Она тебя не прогоняет. — Нет. — В Сен-Жермене ты ради ее прекрасных глаз превращаешься в Фанфана-Тюльпана. Женщины обожают Фанфанов-Тюльпанов. Кроме того, ты ведешь себя с ней со всем почтением и уважением, чего они и требуют в первый день. На второй тебе нужно будет все-таки немного пересмотреть свое поведение. — Ты знаешь, я не собираюсь набрасываться на нее. — Очевидно, что она и не потребует от тебя так много, но ты мог бы постараться поцеловать ее, чтобы она по крайней мере знала, что ты ее хочешь. — Ты думаешь, она дурочка, что ли? Как будто она этого не видит!.. — Это ничего не значит. Нужно это сказать. Они любят это слышать. Даже англичанки. — Что значит — даже англичанки? — Если тебе больше нравится — даже эскимоски, даже эфиопки. — Да, мне так больше нравится. Англичанки — это святое. — Я хотел сказать, что они — такие же женщины, как и все остальные, вот и все. И поскольку ты начинаешь меня раздражать, я должен сообщить тебе, что существуют и английские мамаши Пампин. У нас нет на них монополии. — Не сердись. Как ты считаешь, у меня есть шанс? — Вероятно, — ответил Гогай, пораженный таким простосердечием, — вероятно. Плантэн посмотрел на своего приятеля. — Ты — настоящий друг Улисс, что не напоминаешь мне о Симоне и детях. — Они не имеют никакого отношения к этому, Рике. — Так это еще одна причина, по которой какой-нибудь придурок обязательно заговорил бы о них со мной. Ты — не какой-нибудь придурок, Гогай! Он встал перед зеркальной дверцей шкафа. — Я говорю себе, что я с этим не справлюсь. Она, должно быть, смеется надо мной. Потому что у них, у англичан, есть чувство юмора. Я не очень-то красив. Это должно быть видно — то, что я всего лишь ничтожество, это должно бросаться в глаза, как булыжник в морду полицейского, этого нельзя не видеть. Ты понимаешь, она — манекенщица в доме моделей. Она будет смеяться, когда я скажу, что люблю ее. Гогай так и подпрыгнул. — Она не будет смеяться. — Ей будет неловко. — Она не будет смеяться, а все потому, что ты не скажешь ей, что любишь ее, как ты говоришь. — Это нужно! — Ничего не нужно, ничего! Ни слова! — Ты знаешь, это ведь тоже видно, как и все остальное. — Согласен, но, как и все остальное, пока не сказано, это не сказано! Доверься старшим, Рике! Молчи, иначе твоя Патрисия так и будет твоею только в мечтах. Она будет издеваться над тобой. Она будет играть с тобою. Не нужно открываться до такой степени, иначе ты получишь оплеуху прямо по морде. А это больно! Любовь — это серьезно. Это тебе не шуточки. Если хочешь выиграть, не нужно тащиться туда с цветами. |