Книга Две повести о Манюне, страница 55 – Наринэ Абгарян

– Ах да, молоко! – воскликнул мсье Карапет и вытащил из холодильника бежевый молочник. Он налил в эмалированный ковшик молока и поставил его на маленький огонь. Когда молоко разогрелось, он добавил туда плитку горького шоколада и две чайные ложки какао. Выставил на поднос вазочку с вафлями и сахарницу. Мы, затаив дыхание, следили за его движениями.

– Наринэ, вчера вечером я имел долгий разговор с твоим дедом, – нарушил молчание мсье Карапет.

Мы с Манькой переглянулись. Мой дед был партийным работником, идейным и кристально честным коммунистом, и всю жизнь верой и правдой служил стране, благодаря которой он, круглый сирота, беженец из Западной Армении, получил образование и смог устроиться в жизни.

– Если бы не русские, то нас бы уже давно не было, – любил повторять он.

– Ты не видел настоящей жизни, – мгновенно вскипал мсье Карапет, – и настоящих русских ты не видел!

– А ты видел! – вспыхивал в ответ мой дед.

– А я видел! Весь Париж был наводнен настоящими русскими! – бушевал мсье Карапет. – Настоящие русские уехали из этой страны после позорной революции, а здесь остались одни конформисты!

– И эти конформисты выиграли Вторую мировую вой ну! – восклицал дед. – Полетели в космос и придумали самолеты вертикального взлета!

Мы с Маней нередко присутствовали при этих перепалках и знали все аргументы противоборствующих сторон наизусть. Слово «конформисты» нас сильно пугало, и мы каждый раз втягивали головы в плечи, когда дед с мсье Карапетом начинали обзывать людей конформистами. Спросить, что это означает, нам не хватало смелости. «Убийцы, наверное», – предполагали мы.

Вот и сейчас, когда мсье Карапет сказал нам, что вчера имел разговор с моим дедом, мы сильно напряглись.

– Снова поссорились, – шепнула мне Манька.

– Ага, – пригорюнилась я.

– Мы поговорили о Стендале, – продолжал мсье Карапет.

«Красное и черное», – мелькнуло в наших головах.

– О Гюго.

– Поругались, великий он писатель или шарлатан.

– О Бунине.

– Восторгались.

– О Маяковском.

Маня вцепилась мне в руку.

– Сейчас скажет про Маркса, – шепнула она одними губами.

– «Капитал» обсудили.

Все! Можно было собирать свои манатки и уходить. Ясно было одно – вчера мой дед с мсье Карапетом рассорились в пух и прах. Потому что мы отлично знали, что после «Капитала» они переходили на Ленина, и тут начиналось самое страшное.

– Самозванец и убийца! – грохотал мсье Карапет.

– Великий мыслитель и запутавшийся человек! – не соглашался мой дед.

– Разбазарил наши земли!

– Восточную Армению спас!

– Расстрелял царскую семью!

– Он хотя бы имел смелость признавать свои ошибки!

И т. д. и т. п.

Нужно было срочно отвлекать мсье Карапета от опасных воспоминаний, а то, того и гляди, он передумает поить нас горячим шоколадом.

– А вы потом покажете нам картину, которую сейчас рисуете? – заблеяла я.

– Покажу, конечно, – легко отвлекся мсье Карапет и поставил перед нами поднос с дымящимися чашечками.

Мы с Маней взяли по вафле и обмакнули в горячий шоколад. Мсье Карапет поморщился.

– Некрасиво макать вафли в шоколад, – сказал он.

– А сухари? – живо поинтересовалась Маня.

– И сухари некрасиво. Вообще некрасиво что-либо макать в напитки.

– А моя прабабушка в своем чае нагревает помидоры, – пошла ва-банк я.

Мсье Карапет чуть не поперхнулся.

– Как это помидоры?

– Ну, я сама видела. Она сделала себе чаю, потом взяла помидор, сказала, что он холодный, и бросила его в чашку с чаем. А когда я спросила, зачем она это сделала, она сказала, что помидор все равно чистый, и чаю ничего не будет. Она вообще старенькая и много чего делает такого, от чего потом волосы на голове шевелятся!

Мсье Карапет закрыл глаза и сделал такое выражение лица, словно у него резко разболелся зуб.

Пока он сидел с закрытыми глазами, Манька быстро допила свой шоколад, протерла коричневые усы ладонью и облизала ее. Я задохнулась от восторга – надо же, какая у меня подруга догадливая, вот как можно получить еще больше горячего шоколада! Но последовать ее примеру я не смогла, потому что мсье Карапет оправился от шока и открыл глаза. Пришлось допить шоколад по всем правилам этикета, и даже последний протяжный «фьююють», которым я осушила чашку, не утешил меня – шоколадные усы пришлось вытереть салфеткой.

Потом мы встали из-за стола и поблагодарили мсье Карапета за угощение.

Он повел нас в свою мастерскую и показал картину, которую писал. Это был портрет очень красивой женщины. Она сидела в кресле, на коленях ее свернулся калачиком рыжий кот, она улыбалась одними уголками губ и смотрела куда-то нам за спину. Взгляд ее был таким живым и проницательным, что мы обернулись посмотреть, чего она такого интересного увидела за нашими спинами.

– Шикиблеск! – выдохнула Манюня.

– Ага, – с трудом кивнула я. Мы снова вытянулись во «французскую осанку» и дико страдали от этого.

– Спасибо, – улыбнулся мсье Карапет и вытащил с полки большой альбом, – сегодня мы будем знакомиться с Модильяни.

В каждый наш визит мсье Карапет рассказывал нам о художниках, показывал их работы и объяснял технику рисования. Мы мало чего понимали в том, что он нам объяснял, и уроки эти воспринимали как данность, считая их неизменным приложением к горячему шоколаду.

– Вот покупаешь в магазине мясо, а тебе еще сверху костей накидают, – объясняла я Маньке, – такая же история и с мсье Карапетом. Попили горячего шоколада – пожалуйте послушать про Пик… Пикассу!

– Не Пикассу, а Пикасса, – поправляла меня Манька, – страшный человек, все на кубики раздробил.

– А эта странная тетка? Как ее там, «Любительница асбеста»?

– Не говори! Какой нормальный человек станет есть асбест? – разводила руками Манька.

Модильяни нас поразил до глубины души. Сначала мсье Карапет напугал нас словом «экспрессионизм».

– Икс… чего? – шепнула мне Манька.

– Пырсонизм какой-то.

– С ума сойти!

Потом мсье Карапет показал нам голых женщин. Они лежали на кушетках и выставили на всеобщее обозрение пышные груди и треугольнички волос на срамных местах.

– Ню, – втолковывал нам мсье Карапет, – Модильяни – первый певец обнаженного женского тела.

Мы с Маней усиленно отводили глаза.

– Вот что такое ню! – сконфуженно протянула я.