Онлайн книга «Песни/Танцы»
|
Сворачиваем в переулок, проходим мимо нескольких облупившихся зданий и полуразрушенной будки. Прямо по курсу нечто среднее между столовой, кафе и рюмочной, вобравшее в себя, пожалуй, худшие черты каждого из этих заведений. Олег предлагает зайти, я не отказываюсь. Внутри то же, что и снаружи, заведение целиком и полностью вписывается в атмосферу Петербурга униженных и оскорбленных. Приятно ощущать, что твои ожидания совпали с реальностью. За столиками расположились колоритные личности, покрытые налетом чего-то преступного и авантюрного. Это могут быть с равным успехом воры-карманники или же профессора одного из близлежащих институтов. Меню заведения не отличается изысканностью, но от него ее и не ждут, надо полагать. По крайней мере, я не разочарован, Олег тоже. Берем себе по тарелке макарон с сыром и овощной салат. Я киваю в сторону алкогольного меню, Олег морщится: – Что-то я не хочу пить. – Завязал что ли? – Вроде того. Надоело. Его можно понять. Алкоголь – такая же привычка, как и каждодневная скучная работа, а после определенной черты – он может стать еще более скучной работой, чем та, к которой мы привыкли. Мы ищем в нем забвения, а он делает дыры в нас. Поэтому иногда просто необходимы паузы. – Тогда предлагаю сок. – Поддерживаю. Берем по стакану яблочного сока, садимся за свободный столик у окна. По соседству выпивают местные завсегдатаи, как я себе их представляю. Мужчины с потемневшими лицами, неопределенного возраста неопрятные женщины. Все – с залегшими под глазами тенями. Испытавшее разочарование. Много-много лет назад. И уже навсегда. – Чего это ты решил завязать? – Алкоголь в последнее время не приносит мне радости, а без нее – зачем он нужен? – Да уж. В последнее время вообще ничто не приносит радости. – Радость – последняя искра детства… Я делаю глоток сока. – Значит, детство закончилось? – Я бы сказал так: оно умерло. – Детство умерло, да здравствует детство! – провозглашаю я тост, мы стукаемся стаканами с соком. За соседними столиками звучат свои тосты, там пьют за что-то более трансцендентное и метафизическое. Пожалуй, детство этих людей не умерло, оно забилось в какой-то темный паутинный угол, и теперь они пытаются его там заспиртовать. – Может, мы умерли вместе с детством? – спрашиваю я. – Да почти наверняка. Только эти, – Олег кивает на людей вокруг, – все еще живы. Они как зомби. – Они и есть зомби, судя по их виду. – Тем более. В чем нельзя разочароваться – так это в том, от чего ты ничего и не ждал, не возлагал никаких надежд… в смерти, например. – Как считаешь, в чем призвание человека? – Это сложный вопрос… – Любой вопрос сложный. – Наверное, делать то, что тебе нравится, жить так, как хочешь… – У тебя это получается? Олег изгибает бровь. – Частично. – Вот у меня совсем не получается. Хотя года два назад я был бы рад и тому, что есть… Выходит, я не нашел своего призвания? – Не знаю. Может, так, а, может, и не так. Ты бы не заморачивался сильно… – Я и не заморачиваюсь, просто констатирую факт. Все мы хотим быть теми, кем никогда не станем, а становимся по итогу теми, кем не хотели бы быть ни при каких раскладах… – И?.. – …и привыкаем к этому. В конечном счете, даже роли последних неудачников или мерзавцев начинают нам нравиться. За неимением лучшего, конечно. Чем больше слов – тем меньше смысла. Что говорить, когда жизнь катится в пропасть, а ты и рад этому? Я замолкаю. Мы молча поглощаем макароны с засохшим на них сыром. И макароны, и сыр почти безвкусны. Возможно, это даже к лучшему. Особенно, если учесть, где их готовили. За соседним столиком происходит какое-то движение, затем со стола грохает посуда – кажется тарелка, раздается звон, и куча осколков разлетается по покрытому керамической плиткой полу. Слышится ругань, хриплые утробные голоса жителей подземелья. Женщина за прилавком, которая продала нам макароны и которая тут за администратора и официанта одновременно, прикрикивает: – Будете бить посуду, вышвырну на улицу! В ответ ей звучит заискивающий голос: – Мариночка, прости. Мы сейчас все уберем. После этого из-за стола выползает сухонький мужичок и нетвердой походкой движется к прилавку. Там его уже ждут метла и совок, которые ему тянет женщина за прилавком по имени Марина. Тихо матерясь, мужичок убирает осколки. Кажется, на всех остальных посетителей заведения эта картина не производит ровным счетом никакого впечатления. – До мордобоя не дошло – и слава богу, – говорит Олег. – Думаю, бить друг другу морды им уже наскучило. – Скорее всего. Отставляем пустые тарелки и допиваем сок. – Ты точно пить не будешь? – спрашиваю я еще один раз Олега. – Точно. Я в завязке. Железно! – Ну, раз железно – значит железно. Пойдем дальше? – Пойдем. Покидаем мрачное заведение, выходим на улицу, пропитанную томным теплом августовского вечера. Во дворах-колодцах гулко звучит эхо: детские голоса с игровых площадок и сиплая ругань жителей коммуналок. Движемся в сторону Фонтанки. Мимо вяло текут пешеходы, проезжают машины. Весь город замедляет свое движение, ловя минуты и секунды этого вечера. На пересечении одной из улиц играет уличный музыкант. Мы останавливаемся возле него – послушать. – Постоим немного? – спрашивает Олег. – Ага. Музыкант играет на гитаре и губной гармонике, закрепленной возле его лица на специальном держателе. На нем шляпа и футболка с портретом Боба Марли, а также порванные в нескольких местах джинсы. На ногах – резиновые тапочки, сланцы. Он проводит пальцами по струнам и начинает выводить бой – вступление к «Восьмикласснице» группы «Кино». Пустынной улицей вдвоем С тобой куда-то мы идем… Музыкант начинает петь, Олег улыбается: – Вдвоем… по улице… Почти про нас. – И кто из нас восьмиклассница?.. Вопрос повисает в воздухе. Конечно, нет смысла на него отвечать. Это просто шутка и всего. Я достаю сигарету. Августовский вечер – квинтэссенция нарастающего разочарования. Ты не успеешь в Вечность, как быстро не беги… Лето кончается, а что ты сделал за это лето? Сидел в офисе, в котором даже нет кондиционера, и что-то впаривал таким же замыленным менеджерам и бабушкам-бухгалтерам… |