Онлайн книга «Последний властитель Крыма»
|
– Разрешите, Яков Александрович? – поднялся генерал Субботин. – Перечисленные вами части – только авангард красных, и слава Богу, что остальные пока отстали. Но они придут, а это – 3-я, 9-я и Эстонская стрелковые дивизии, 1-я кавалерийская и, весьма возможно, 13-я кавалерийская, при том, что в красных дивизиях, изволите видеть, по 9 полков против наших штатных четырех… Генерал Субботин перевел дух и продолжал: – Наши же силы на сегодняшний день составляют никак не больше 3200 штыков и сабель, да и то из них постоянно выделяются посылаемые в тыл команды – для предотвращения грабежей разбежавшимися нашими частями и для возможного их переформирования и возвращения в строй… – На что нам эта разложившаяся сволочь? – спросил Слащов. – Отобьем большевиков, сами вернутся как миленькие… – Видите ли, Ваше Высокопревосходительство, – нерешительно сказал вице-адмирал Неклюдов, – если их не усмирять, восстание населения Крыма против нас неизбежно… Наступила пауза. Клубы табачного дыма вытягивались в приоткрытые окна салона. Огромная штабная карта свесилась со стола совещаний тем углом, где было море, на пол, и казалось, значки и флажки, обозначавшие части, медленно текут по наклону в темные воды. – Приказываю, – мертвым, лишенным интонаций голосом Слащов диктовал, – 34-ю пехотную дивизию вверенных мне войск сосредоточить к Юшуню, к перешейку – самый крупный полк в 250 штыков 13-й дивизии и Донскую бригаду Морозова в 1000 шашек. Все. Слащов поднялся и вышел. Солнце тонуло в мареве, было туманно, но одновременно и холодно, ночью – минус шестнадцать, а красные ночевали в поле, и хоть это было на руку. Мимо вагона в беспорядке тянулись орды штатских, в безумии, в агонии цеплявшихся за воинские эшелоны в надежде уйти, бежать, хоть босыми, хоть голыми, но – от красных. Слащов, стоя на ступеньках, думал, как не похожа эта толпа мещан, крестьян, курсисток, чиновников, сестер и врачей, тащивших мизерные пожитки, на веселившуюся еще вчера в Ялте и Севастополе толпу петербуржцев и москвичей. О залитых электрическими океанами кабаках и синематографах, и о лазаретах без топлива и света, о теряющих во время операций сознание от голода фронтовых врачах, и о том, что еще совсем недавно его же, Слащова, начштаба Шаров предлагал ему по дешевке золотые перстни, как оказалось, снятые с убитых в контрразведке… Штатские и раненые добровольцы рекой текли между полотнами железки. Внимание генерала привлек румяный, в пенсне и меховой тужурке, генерал-интендант из остановившегося напротив спецпоезда. – Николай, Николай! – кричал он толстому солдату, бестолково мечущемуся среди толпы. – На станцию беги, там найдешь на толкучке! Красные, воспаленные и немигающие глаза Слащова уставились на Ла Форе: – Кто это? Выяснить немедля… Тот козырнул и бросился к поезду интенданта. – Честь имею… – небрежно кинув два пальца к околышу корниловской фуражки, обратился он к интенданту, – адъютант Штакора-3, поручик Ла Форе… Имею приказание командующего выяснить, что за эшелон, откуда и куда? Седой бобрик на голове интенданта встопорщился от возмущения, кровь прилила к лицу. – Ка… Как вы смеете, поручик? Я – генерал-интендант финансового управления при Главкоме, секретный состав, нам зеленый свет! В этот момент в тамбуре показалась дебелая женщина в одной нижней юбке и в корсете, с бокалом и длиннющим мундштуком в руках. – Котик, ну где ты? – капризно спросила она. – Что этот дурак Николай так долго бегает? Из вагона донеслись смех, взвизги патефона и звон посуды. Ла Форе, зная командующего, нехорошо улыбнулся. Слащов, чувствуя прилив знакомой боли в голове, уже спешил к вагону в сопровождении вечного полковника Тихого. С другой стороны к составу уже бежали, почуяв неладное, конвойные донцы. – Яков Александрович, изволите видеть, хамят! Мне! Хамят! – Интендант нависал над Слащовым из тамбура. – А у меня – спецэшелон, по приказу Главкома… – Что за груз? – немигающие глаза Слащова буравили желтоватые, с прожилками глаза интенданта. – Секретный, – ответил он, – спецгруз! – Открывай вагоны! – махнул рукой Слащов донцам. Сопротивление часовых у теплушек было смято, и под клокочущее возмущение интенданта и высыпавших ему на подмогу штабных глазам беженцев и солдат 3-го корпуса предстали груды чемоданов и коробок с атласным женским бельем, шубами, мехами, гирляндами часов, ботинок и галстуков. В одном из пяти особо охраняемых вагонов находились сотни, тысячи увесистых пачек денег и сейфы с драгоценностями. Ла Форе вырвал у одного из враз замолкших интендантов бумаги, которыми тот сначала размахивал, а потом пытался спрятать, и подал Слащову. – Читай, – приказал тот. – По бумагам, Ваше Высокопревосходительство, кроме активов казначейства Русской армии на сумму сто тысяч рублей, полушубки и сапоги для полевых частей… Крики негодования и проклятия в толпе сменились зловещей тишиной. Генерал-интендант из малинового враз стал серо-зеленым. – Ва… Ваше Высокопревосходительство, дозвольте объясниться, – начал он, но тут офицеры Слащова выкинули из вагона целую толпу штатских, человек десять, все – в смокингах и во фраках, полупьяные и взбешенные тем, что какой-то окопный генералишка смеет их задерживать. – Позвольте представиться, милостивый государь, – небрежно произнес, видимо, главный из них, поблескивая очечками, – вице-президент Южно-Русского банка и управляющий Норштейн, действительный статский советник! С кем имею честь? – презрительно скривил рот он. Не удостоив его ответом, Слащов продолжал рассматривать переносицу интенданта. – Так, значит, Вы, Ваше Превосходительство, зимнюю форму в полки везете? – спросил он. – Яков Александрович! Простите! Бес попутал… Да не бросать же их большевикам, банкиров-то? – пытался оправдаться тот. В этот момент к составу протолкался тот самый неуклюжий Николай в сопровождении трех молоденьких украинок – с узлами и чемоданами. Он удивленно крутил головой, от него несло коньяком, и он, выпучив глаза, старался понять, что за сила такая предстала пред его великим шефом. – Так… – выдавил Слащов. – В попутчицы, значит, берете… – Бескорыстно, Яков Александрович, истинный Бог бескорыстно, это Николай, дурак, пожалел! – затараторил интендант, но тут кто-то из донцов как бы случайно заехал плечом ему в челюсть, и он умолк, потрясенный. – Сколько они тебе обещали, милая? – спросил командующий самую молодую, лет шестнадцати. Та молча потупилась, но потом подняла черные, недетской тоской напоенные глаза и ответила: – Вин казав, шо грошей воны богато мають… Толпа штатских и военных, издав рев, теснилась к вагону. В сторону интендантов и штатских тянулись руки и стволы, минута – и их порвали бы вместе с напудренными девками, выглядывавшими из-за занавесок. |