Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Рассеялась тьма. Косматые тени пролегли на кладбище от высоких, как виселицы, деревянных крестов. – Прицел постоянный! – кричит ротный, ловко ныряя, протаскивая гибкое стройное тело между могил. Из местечка доносится разнобой человеческих вскриков, оголтелый собачий лай. Звон разбиваемых оконных стекол и глухие тяжкие удары взрывов. Противник выкуривает из хат ручными гранатами оставшихся там и отстреливающихся стрелков. Рядом со мной на мокрой гриве рыжей травы лежит клоун Симбо. Он полуодет. В полосатых тиковых подштанниках, прорванных на причинном месте, и босой он так комичен в мертвенно-суровой обстановке кладбища при свете луны. Мимо проходит фельдфебель. Бьет Симбо обухом клинка по пяткам и сердито ворчит: – Куда стреляешь, чертов водоглотатель?! Целься ниже. Симбо поворачивает к нему обрюзгшее заспанное лицо. – Как тут стрелять? В халупах еще, может, свои остались. Мирные жители. – Ты у меня поговори еще, паскуда! Твое дело рассуждать? Какие там тебе свои? Свои, кои остались, те мертвые уж. А мирные жители – черт с ними! Кто не велел выезжать отсюда? Был приказ покидать всем военную зону. Остались – пеняй на себя. Симбо, выпуская пулю за пулей, остервенело щелкает затвором. Фельдфебель ползет от нас в четвертый взвод. Грозит там кому-то расколоть пустую башку. Светлеет. – Эх, батареи нет! – вздыхает кто-то. – Вот саданули бы. Пули стелются ниже. Многие ранены. На мутной стене небосклона качаются округлые линии распускающейся зари. По цепи передается приказ об отступлении перебежками. Звеньями медленно отходим на юго-восток. Наши пулеметы, прикрывая отступление, жарко дышат в местечко, взбивая на крышах солому. За кладбищем уютная долина. Пули свистят высоко над головами. Благополучно выходим из губительного огня. Кто-то из нашего взвода рассказывает. – Симбу-клоуна, братцы, убило. Прямо в рот ахнуло разрывной. Весь затылок вырвало, мозги как брызнут – мне все глаза залепило. Чей-то фальцет отвечает: – Царство небесное! Хороший был парень, увеселительный и простой. Лучше фельдфебеля пригвоздило бы, гниду. Смерть у ево ослепла, што ли, никак не найдет. Везде тамашится, а все цел, точно заговорен. * * * Снабжение поставлено из рук вон плохо – солдаты голодают. Двое из нашего взвода – Шаньгин и Дорошенко – откуда-то притащили из местечка годовалого борова. Палить щетину некогда. Разрубили топором на куски прямо со щетиной. Кровоточащие куски свиного мяса ловко тискают в вещевые мешки, в котелки. Руки у них в сгустках крови. Подходит взводный Никитюк, ввинчивает бегающие глазки на распластанную парную свинину. – Помогай бог, хлопцы! Мародерничаете, защитнички, едри вашу кочку!.. Взводному дали кусок. Он отходит с довольным видом. После взводного является фельдфебель и просит «кусочек тепленького» – дают и ему. Денщик ротного, пронюхав насчет борова, требует кусочек для его благородия «на котлетку». Получил… Шаньгин, облизывая толстые вспотевшие губы, бубнит, закручивая мешок: – Вот черти! Сичас ешшо от батальонного за мясом пришлют. Всего борова упрут на коклеты начальству, нашему брату опять придется идти промышлять. – Что ж, сходим, невелик труд! – смеется Дорошенко, подмигивая одним глазом. – Я видел – там еще свинья осталась. Жирная, стерва! Пудов на десять будет! Вмешивается отделенный. – Вы, ребя, осторожней с энтим делом, а то за мародерство взгреть могут. Шаньгин гримасничает, ворочая желваками. – Гоняют, как сполошные, с места на место, протрясли все брюха, а кормить – не кормят. Рази так можно? Для солдата пишша, первое дело. – Даром, что ли, кровь проливали? – бормочет Дорошенко. – Жизней своей рискуем, а тут свинью покушать не моги. Вечер тихий и дремотный. Кружимся в низкорослом лесу, окутанном густым, мягким туманом. Туман плотно оседает на землю, пылит в лицо. Нас двинули вдоль фронта. На левом фланге отступление приостановлено. Инициатива боя переходит в наши руки. Идут непрерывные контратаки. Немцы дерутся с остервенением. Мы идем на поддержку. Старик-украинец, мобилизованный нами в проводники, сбился с дороги и ведет нас, видимо, сам не зная куда. В густой чаще и кустарниках на лошади ехать нельзя, офицеры спешились и идут вместе с нами. Командир полка идет впереди всех и через каждые пять минут грозит срубить голову бестолковому проводнику. Растянулись цепочкой на несколько верст. Кружась, выписали какую-то замысловатую восьмерку, и… первая рота столкнулась лицом к лицу с пятнадцатой, шедшей в хвосте. Получилась натуральная сценка из водевиля. – Какой части, земляки? – спрашивает командир полка усталым голосом. – Лейб-гвардии Н-ского, – отвечает пятнадцатая рота. Командир полка стоит в картинной позе с раскрытым ртом. – Вот так фунт! А потом минут десять разносит пятнадцатую роту и проводника. Все слушают ругань с удовольствием. Она дает передышку. Закурили и снова двинулись в путь. Туман все гуще и гуще. Сверху спускается косматая тьма; деревья и кусты сливаются с землей. Командир полка недоволен проводником. – Смотри у меня, Иван Сусанин! Я тебя, сукина сына, проучу! Если через два часа не выведешь из леса, так я тебя!.. Проводник роняет ненужные сюсюкающие подобострастные слова оправдания. Солдаты вышучивают командира полка. – Наш-то Севасьян не узнал своих хресьян. Ткнулся своей пенсной в пятнадцатую роту и вообразил, что это – сибирские стрелки какие-нибудь… Проходим мимо пятнадцатой… – Мотрите, более не попадайтесь! – насмешливо говорят солдаты. Эх, скорей бы конец пути! Спать хочется, есть хочется, пить хочется – и все сразу… Намокшая одежда облегает тело, как кольчуга, тянет к земле. Тело просит покоя, а нужно идти. Ветки деревьев, отводимые в сторону впереди идущими товарищами, бьют с размаху в лицо, сбивают шапку, которую в темноте долго приходится искать… * * * Третий батальон по «ошибке» обстрелял свой аэроплан. Летчик возвращался из глубокого тыла противника, где сбросил две бомбы и выдержал сильный воздушный бой. Пролетев немецкие окопы, он вздохнул свободной грудью и стал планировать над нашим лагерем довольно низко. |