Книга Да будем мы прощены, страница 11 – Э. М. Хомс

– Хватит ему пока. Потом еще добавим, – говорит он.

Я бегу к двери. Там какой-то человек меняет замок.

Просыпаюсь. Кто это был – Клер или Джейн?

Собака хочет гулять. Собака хочет завтракать. Собака хочет обратно к себе домой.

* * *

Приезжают дети, уже все договорено, наняты машины – отвезти их домой. Телефонные переговоры прошли у них за спиной.

– А как дети? Куда они должны ехать? – спрашивают родители Джейн в телефонной конференции.

Мне эти дети не нравятся, думаю я про себя, но молчу.

– Могут поехать ко мне, – говорит сестра Джейн Сьюзен. – У нас пустая комната.

– Там кабинет, – напоминает ее муж.

– Кровать там есть, – отвечает Сьюзен.

И двое цепных близнецов в поисках приключений. Я вспоминаю об этих полуторагодовалых террористах, которые ни секунды не сидят на месте и часто бегут к пропасти. Представляю Сьюзен и ее мужа на каникулах с детьми. Можно устраивать соревнования: отпускать близнецов и делать ставки, кто первым кого поймает.

– У них есть собака, – говорю я.

– А у тебя аллергия, – напоминает Сьюзен ее мать.

– Ну а для моих родителей это слишком, – говорит Сьюзен. – Два умственно нестабильных подростка.

Для детей это тоже слишком. Они с ума сойдут, если ими будут командовать дед с бабкой, которые большую часть времени обсуждают консистенцию продукта своего пищеварения и вопрос о том, не надо ли принять еще сливового сока.

Замечание насчет умственной нестабильности я игнорирую. Не больше и не меньше нестабильны, чем все мы прочие.

– Дети должны жить в собственном родном доме, – говорю я.

– У нас своя жизнь, – отвечает Сьюзен. – Мы не можем все бросить, и вообще я этот дом терпеть не могу и никогда не могла.

– Дело же не в здании, – возражаю я.

В процессе разговора я поднимаюсь в главную спальню. Кровать я уже застелил и оставшуюся лампу, стоявшую со стороны Джорджа, убрал в шкаф. Все выглядит нормально, насколько это возможно. Я беру какой-то цветок с кухонного подоконника и ставлю на ночной столик Джейн.

* * *

Первым приезжает Натаниэл. Машина тормозит перед домом, и он выходит, таща за собой огромную сумку.

Я придерживаю кухонную дверь, держа Тесси за ошейник. При виде мальчика собака радуется.

– Привет, – говорю я.

Он не отвечает, ставит сумку и обращается к собаке:

– Тесси, что такое, а? – спрашивает он, теребя собаке уши. – Что тут творится, детка? Это ж с ума сойти! Можно дать ей печенюшку? – он поворачивается ко мне.

– Конечно, – отвечаю я. Не думал, что он спросит. – Дай ей печенье. Два дай. Сам-то есть хочешь? Бутерброд?

Не ожидая ответа, я поворачиваюсь к холодильнику и вываливаю все на стол: хлеб, сыр, жареную индейку, горчицу, майонез, помидоры, корнишоны – то, чем мы с Джейн ужинали всю прошлую неделю. Даю мальчику тарелку, вилку, нож и салфетку.

– А ты что-нибудь будешь? – спрашивает он меня, соорудив себе сандвич.

– Я не голоден.

– Крем-сода у нас есть? – спрашивает он.

Странно звучит в такой момент вопрос о чем-то столь конкретном. Покопавшись в холодильнике, на нижней полке в глубине нахожу упаковку из шести банок «Доктора Брауна». Вынимаю две.

Эшли приезжает с маленькой розовой сумкой «Мой маленький пони» на колесах – явный пережиток ее детства. И тут же падает на колени перед собакой.

– Тесси. Ох, Тесси!

– Хочешь сандвич?

– Хочу молока.

Я наливаю ей стакан.

Она отпивает и говорит:

– Вот-вот.

Я киваю.

– Молоко вот-вот. Уже протухает, – уточняет она.

– А! – отвечаю я. – Надо будет купить еще.

Мы молчим.

– Папа приедет домой? – спрашивает Эшли, и я не знаю, что ответить.

– Нет, – говорю я осторожно.

– А где наша машина? – спрашивает Нейт.

– Не знаю, говорила ли вам мама, но все началось с того, что ваш папа попал в аварию. Машина в ремонте, но у меня есть своя. Хотите поехать в больницу?

Дети кивают. Наверх они не поднимаются. Единственное, что сделали, – собаку потискали.

Когда мы выходим, мне вдруг вспоминается, что когда в детстве дядя Леон выпихивал меня в двери, костяшки впивались в спину. Это было больно и страшно. И унизительно. До сих пор обидно.

Я придерживаю дверь.

– Не торопитесь, время есть, – говорю я детям.

В больнице, по дороге от машины через парковку, Эшли сует руку мне в ладонь.

– Как там все будет выглядеть? – спрашивает Нейт.

– Мама в интенсивной терапии, так что там очень светло. К ней прицеплено много всякой аппаратуры. Аппарат искусственного дыхания вентилирует ей легкие, в руке у нее капельница, через которую вводят лекарства и питание. Голова забинтована после операции, и лицо, как у енота, – черные кровоподтеки вокруг каждого глаза.

– Отец бил ее по глазам? – спрашивает Нейт.

– Нет, кровоизлияния произошли во время операции.

В лифте Эшли стискивает мне руку до боли и не отпускает до самого отделения.

Когда входят дети, мать Джейн разражается слезами.

– Перестань, не пугай их, – говорит ее муж.

– Слишком много посетителей, нельзя, – говорит сестра, выпроваживая лишних.

Дети остаются наедине с матерью.

Родители Джейн стоят в коридоре, злобно глядя на меня.

– Сукин сын, – говорит мне отец. – Пойдем кофе выпьем.

Это жене.

Я прижимаюсь к стеклу. Эшли берет мать за руку. Рука, наверное, теплая, хотя и безжизненная. Девочка трется щекой, лицом, гладит себя этой рукой, сама себе создает материнскую нежность. Натаниэл стоит рядом с ней, плача, потом заставляет себя перестать. Чуть позже, когда голова Эшли лежит у матери на животе, девочка улыбается, поднимая глаза, и показывает пальцем:

– Там урчит, – говорит она через стекло. Как будто урчание – признак улучшения.

Сестре надо выполнить с Джейн какую-то манипуляцию, и я веду детей в кафетерий.

– Что дальше? – спрашивает Натаниэл, поедая второй ленч.

– Вы должны проводить с мамой как можно больше времени, сколько захотите, давая ей знать, как вы любите ее, и понимая, как она вас любит.

Когда Эшли выходит в туалет, Натаниэл наклоняется ко мне:

– Ты маму трахал?

Я не отвечаю.