Онлайн книга «Да будем мы прощены»
|
Меня подмывает спросить: «Часто ли ты это делаешь?» – но если она ответит «да», мне станет противно и придется уйти. А уходить я не хочу и потому не спрашиваю. – Я должна посочувствовать? – спрашивает она. – Не надо. Дети у тебя есть? – спрашиваю я, оторвавшись от второй порции жаркого. – Трое парней. Тэд, Брэд и Лэд. Шестнадцать, пятнадцать и четырнадцать. Можешь себе представить? Я похожа на женщину, три раза рожавшую? – Она поднимает блузку, ошеломляя меня плоским животом и округлостями грудей. – Очень красиво смотришься, – говорю я, вдруг чувствуя, что трудно дышать. – Кофе хочешь? – С удовольствием. Она выходит в кухню, слышатся обычные звуки приготовления кофе. Потом она возвращается с чашкой в руке. Голая. – Ой, – говорю я. – Я приехал познакомиться, поговорить. Мы же не обязаны… ну, то есть… – Но мне хочется. – Да, но… – Что «но»? Никогда не слышала про мужчину, который откажется от секса на халяву, – возмущается она и подает мне кофе. Я его быстро выпиваю, обжигая горло. – Просто я не… – Что «не»? Ты, мальчик, давай формулируй. А то сейчас могут проснуться оскорбленные чувства. – Я никогда раньше такого не делал. Она смягчается. – Ну, все когда-нибудь бывает первый раз. – Она берет меня за руку и ведет наверх. – Хочешь, я тебя свяжу? Некоторые не могут без этого расслабиться. – Спасибо, мне и так хорошо. Предпочитаю свободу. Наверху она спрашивает меня, как я насчет теста. Я сначала думаю, что она про деньги, но она смазывает руки и берется за мой орган с двух сторон, говоря, что сейчас будет его месить, как тесто. В первые мгновения в этом чувствуется что-то медицинское, но не так чтобы неприятное, а потом она берет его в рот, и я честно не думал, что это может быть так легко. Клер никогда не хотела его сосать – говорила, что у меня яйца пахнут сыростью. И тут хлопает входная дверь. – Мам, привет! Рот сползает с меня, но рука держит крепко, будто чтобы не дать крови уйти. – Тэд? – спрашивает она. – Брэд, – отвечает ее сын, несколько обескураженный. – Привет, деточка. У тебя все нормально? – говорит она туда, вниз. – Клюшку забыл хоккейную. – Ага, беги, потом увидимся. Да, я печенье испекла, на столе в кухне. Возьми себе. – Пока, мам! И дверь снова хлопает. Мгновением раньше мне казалось, что меня инфаркт хватит, но женщина возобновляет свою умелую работу, и ощущение проходит моментально. Я приезжаю домой, долго сплю и начинаю думать о завтрашнем дне. Наконец мне есть чем заняться, есть на что потратить время. Я собираюсь это делать каждый день. Вставать пораньше, с шести утра до полудня работать над Никсоном, обедать каждый день с новой женщиной, возвращаться домой, гулять с Тесси и как следует отсыпаться ночью. Один сеанс, раз в день. А не попробовать ли два раза – обед и ужин – в те дни, когда у меня нет занятий? Нет, это было бы несколько слишком. Лучше размеренно, установить режим – как спортсмен для тренировок. «Насколько далеко ты согласен?» – пишет одна женщина. «В смысле?» – не понимаю я. «Ехать насколько далеко». Тут тонкий баланс. С одной стороны, не хочется слишком близко к дому – во избежание нечаянных встреч. С другой – мне неожиданно приходится думать о времени. У меня есть работа, и я не хочу проводить целый день за рулем. Это захватывает – все вместе, от домов и участков, на которых они стоят, и до различных вариантов меблировки и дизайна. Не больше двадцати пяти миль, это представляется разумным. Как-то раз при уходе одна женщина хочет мне заплатить. – Нет-нет, – отказываюсь я. – Мне было только приятно. – Я настаиваю. – Не могу. Тогда это получается как работа, как… – Проституция, – подсказывает она. – Именно это я ищу. Мужчину, который способен взять за это деньги, ощутив и удовольствие, и падение. – Не могу. Я это делал для себя, для собственного удовольствия. – Да, – говорит она. – Но чтобы я получила удовольствие, я должна тебе заплатить. И мне не удается отвертеться от двадцати баксов. Двадцатка – это все, чего я стою? Я думал, больше. Может, это она и хотела сказать? После этого в каждом доме и от каждой женщины я что-нибудь беру. Ничего крупного, ничего ценного, но какую-нибудь безделушку, мелочь, за которую зацепился глаз. Вроде одного носка. Как-то в среду я с особенным нетерпением ждал раннего ленча, потому что моя корреспондентка оказалась очень остроумной и веселой. «А в чем вообще суть? Зачем ты это делаешь?» – спросила она. «Бог его знает, – отписал я. – Но очень не терпится с тобой увидеться». Я приезжаю в дом – постройка-модерн со стеклянными стенами из ранних шестидесятых, вписанная в изгиб тупика. Мне виден интерьер дома – весьма стилизованный, как декорация к фильму, место, которое люди проходят насквозь, похожий на аэропорт или музей, а не на уютный дом, где живут. Звоню в звонок, и в дальнем конце дома неожиданно появляется девочка лет девяти-десяти. Идет из комнаты в комнату, от окна к окну, с ковра на ковер, доходит до двери. – Мама дома? – спрашиваю я, когда она открывает дверь. – А вам зачем? – Мы с ней договорились сегодня пообедать. – А, так это вы. Заходите. Я вхожу. Прихожая – куб внутри куба. Я вижу кухню, гостиную, столовую и за ней – задний двор. – Так мама дома? Наверное, мне надо уехать. Передай ей, что заезжал Джон. Джон Митчелл. – Я вас могу покормить, – говорит девочка. – Сыр пожарить или что-нибудь еще. – При всем уважении, я не уверен, что тебе можно пользоваться плитой, если мамы нет дома. Она упирается руками в бока: – Хотите правду? – Да. – Мама в городе. Они с папой вместе обедают сегодня – проверяют, могут ли снова поладить. – Ну, ладно. Я отступаю, готовый уехать. – А потому, – она делает эффектную паузу, – мы с братом решили разыграть наш вариант телепередачи «Хищник». Папа говорит, поразительно, насколько человек бывает тупым. А мы знали: мама что-то крутит, только не знали что. Тут из туалета выскакивает ее брат, заводит мне руки за спину и щелкает наручниками. – Послушайте, – говорю я. – Во-первых, вы поступаете нехорошо. Я не совершал никакого преступления. Во-вторых, вы неправильно надели наручники. Если вы мне нарушите кровообращение, то ничего не добьетесь. Их нужно ослабить. |