Онлайн книга «Десять посещений моей возлюбленной»
Вовка Прутовых с Андрюхой Есауловым, два бойцовых петуха, что-то опять между собой не поделили – как обычно. Задериха с Неспустихой. Кулаки в ход пустить еще не успели, но за грудки тягать друг дружку уже начали, словно самбисты на ковре… только на хвойном. Куртки на них по швам, еще немного бы, и затрещали. Растащили их вовремя и развели, как на ринге, по разным углам. Стол между ними – как барьер. Один, коренастый, невысокого роста, внешне похожий на артиста Михаила Пуговкина, ворчит что-то невнятное сквозь зубы, другой, поджарый и долговязый, лицом и норовом похожий на гоголевского Ноздрёва, скрипит ими, зубами, как ненормальный, дым от них только не исходит; стреляют взглядами друг в друга – дуэль такая. Ну, не до смерти хоть, и хорошо. И обошлось без первой крови даже. С самого детства мир их, Вовку и Андрюху, не берет, с детского сада. Сегодня, выпили, уж вовсе. Подраться им – как кошке и собаке – сойтись бы только, где-то встретиться; носы не раз друг другу разбивали. Играть в футбол с ними – беда. Хоть и в одной команде будут оба, хоть и поставь их вратарями – повод найдут и раздерутся – и через поле пробегут. Ладно, что хоть живут они не рядом, в разных краях, – Ялани в этом повезло. Ялани – мало, может быть, и миру. Все, что смогли, о Лехе вспомнили. Наговорились. Как-то не верится, что нет его в живых. Будто вот-вот, он, Леха, сам сюда придет и поглядит на всех с улыбкой. Об этом тоже все сказали. Не только мне, и всем так кажется. Кивая на мрачную погоду – хоть тут, под кедром-то, и в сильный дождь было бы сухо, – ссылаясь на разные дела, решили с яра уходить. Кто в клуб, кому-то надо унести домой посуду. Судя по времени, кино должно уже закончиться. На танцы кто-то захотел вдруг. Андрюху Есаулова оттеснили в одну группу – к девчонкам. Вовку Прутовых – в другую, к нам. Пошли. Вовка – по-прежнему еще насупленный, сердитый; Андрюха – тот уже веселый, девчонок чем-то рассмешил. Надя Угрюмова и Борониных Оля его под ручки ухватили. Вступив в Ялань и попрощавшись с друзьями, свернули мы с Рыжим на Александровскую улицу, пройдя скоро ею, короткою, домов в пятнадцать, спустились под гору к Куртюмке. Редкий туман над речкой – стелется, полоской узкой омрачает воздух, но не клубится. Низина – вовсе уж тут влажно. Чибис кричит пронзительно, нас атакует – будто до этого заняться было ему нечем, сидел в траве сырой, скучал. Чирок в болоте одиноко крякает. Идем. – Туфли промочишь. – В кедах-то чё – лучше? – Ну и сравнил… как босиком… А когда, – спрашиваю, – мотоцикл тебе купят? – Осенью, – отвечает Рыжий. – Только к Седьмому, может, вряд ли раньше. Как тятя бычка сдаст, деньги за него получит… сказал, что – сразу. – Еще нескоро, – говорю. – Какое ж скоро! И к зиме… Навалит снегу – и не покататься. По тракту только. – Сопли-то морозить. – А чё? – спрашивает. – Ничё, – говорю. – А то до Люськи, может, сходим? – Один не можешь? – Не могу. – Она ж болеет. – Райку больше слушай. Выйти-то сможет, может, если позовешь. – Давай уж завтра. – Насчет завтра, – говорит Рыжий, – не знаю… Мне надо в город будет ехать. – Давно пеленки не стирал? – спрашиваю. – Нет, – говорит. – Так чё-то… Зинка попросила. – Ну, значит, нянчиться. – Заткнись. В угор поднявшись, к дому нашему приблизились. Рыжий, чтобы не помять и не намочить брюки, не сел на лавочку – стоять остался у ворот. А я, отталкивая от себя ногой радостно бросившегося ко мне Буску и скрестив в кармане пальцы на руке, в избу направился. – Ты скоро? – Да. Зайду и выйду. Сумрачно в избе. Свет почему-то мама не включает. В очках, она сидит на диване, носок, натянув его на электрическую лампочку, штопает. Нинки и Коля-на дома нет. В клуб, на танцы, умотали. Кино там было. «Брак по-итальянски». Я его видел. Они – нет. – Мама, – говорю. Оторвала взгляд от заделья, на меня поверх очков смотрит. – У? – говорит. – Не ждали, не гадали… Еще не утро, он уж заявился. – Я ключ возьму от мотоцикла? – Ты у отца уж лучше спрашивай… – А где он… спит? – Прилег вот только что… Китай все обсуждал. Пошел я в другую комнату. Слышу: Радио играет. Песни по заявкам. Людмила Зыкина поет. Про Волгу. Вижу: Подстелив под себя вверх черным мехом белый полушубок, лежит на кровати папка, не раздевшись. Спит, не спит ли, но глаза закрыты. – Пап, – тихо говорю. Молчит. Тогда уж громче повторяю: – Папка! – Ну, – говорит, глаза не открывая. – Можно… – Чё можно? – спрашивает. – …ключ возьму от мотоцикла? – Бери. Ну, думаю. Пошел я на кухню. Взял со шкафа ключ. К двери направился. – Долго-то не гуляй, гулёна, – говорит мама. – Нет, не буду, – отвечаю. – Скорей занятия уж в школе начались бы… – Скоро. На крыльцо вышел. Свистнул Рыжему. Вступил тот в ограду. – Помоги, – говорю. Мотоцикл из гаража вывели. Затем – по доскам через подворотню – из ограды. Заводить стал. Ногу об рычаг отбил – тот, мотоцикл, не заводится. С горы поехали. И так, на скорости, не запустился. И свечи, вывернув, почистили. И поменяли их на новые. И прочихать, еще раз свечи выкрутив, пробовали. И подсасывали. Ни в какую. – Зараза, сглазил, – говорю. – Кто? – спрашивает Рыжий. – Кто!.. Сам себя!.. Соврал тут Маузеру как-то, что не работает, что карбюратор не в порядке. И получил вот… по заслугам. – А-а. Кто, – говорит Рыжий, – сглазил, тот и разглазить должен. – Как? – А я не знаю. Я ж не ведьма. Ты же ведь сглазил, ты и это… – Ну, раз не знаешь, не болтай. – А почему решил, что карбюратор? – А что? – Причина, может, в зажигании… – Легче тебе от этого? – Да мне-то… Взопрев, как мыши, и измучившись, в гору вкатили мотоцикл – чуть ли не двести килограммов. В гараж поставили его. Из ограды вышли. Я сел на скамейку. Рыжий стал рядом, возле палисадника и, покосившись в сторону темных окон нашего дома, закурил. Давно уже все в Ялани знают, что Вовка курит, как мужик, но он еще таится почему-то – по привычке. |