Онлайн книга «Оскар и Розовая Дама и другие истории»
|
– Разумеется, мадемуазель. И тут происходит нечто невообразимое: мсье Ибрагим сам отправляется за бутылкой воды, достает ее с полки и приносит ей. – Спасибо, мсье, сколько я вам должна? – Сорок франков, мадемуазель. Брижит аж подскакивает от удивления. Я тоже. Бутылка минералки в ту пору стоила пару франков, но никак не сорок. – Я и не знала, что вода здесь такая редкость. – Редкость не вода, мадемуазель, редкость – это настоящие звезды. Он говорит это с таким очарованием, с такой неотразимой улыбкой, что Брижит Бардо слегка краснеет, кладет сорок франков и уходит. Я все еще не могу прийти в себя. – Да, смелости вам не занимать, мсье Ибрагим. – А как же, малыш Момо, надо же мне как-то компенсировать все те консервы, которые ты у меня стибрил. В тот день мы подружились. Вообще-то теперь я мог бы красть консервы и в другом месте, но мсье Ибрагим заставил меня поклясться: – Момо, если уж тебе необходимо воровать, приходи и воруй у меня. Впоследствии мсье Ибрагим надавал мне кучу ценных советов, как заполучить отцовские деньги, чтобы тот при этом ни о чем не догадался: подавать подогретый в духовке вчерашний или позавчерашний хлеб; понемногу добавлять в кофе цикорий; по несколько раз заваривать чайные пакетики; разбавлять его привычное божоле вином по три франка за бутылку и, венец всему, гениальная идея, доказывающая, что мсье Ибрагим был экспертом в том, как объегорить кого угодно: подменять деревенский паштет собачьими консервами. Благодаря вмешательству мсье Ибрагима в мире взрослых возникла трещина: он перестал быть той сплошной стеной, о которую я разбивал себе лоб, сквозь образовавшуюся щель мне была протянута рука. У меня скопилось двести франков, теперь я мог снова доказать себе, что я мужчина. На Райской улице я сразу направился к козырьку, под которым стояла новая хозяйка моего медвежонка. Я нес ей подаренную мне раковину, настоящую, из моря, из всамделишного моря. Девушка улыбнулась мне. В этот момент с аллеи вынырнул какой-то мужчина, припустивший бегом, как крыса, за ним неслась проститутка, вопившая: – Держи вора! Сумку отдай! Держи вора! Не мешкая ни секунды, я выставил ногу. Вор растянулся в нескольких метрах от нас. Я взгромоздился на него. Вор взглянул на меня; увидев, что это всего лишь мальчишка, он улыбнулся, готовясь влепить мне затрещину, но, поскольку вопившая что есть мочи девица уже нарисовалась поблизости, он вскочил и был таков. К счастью, вопли проститутки помогли избежать стычки. Она приблизилась, покачиваясь на высоких каблуках. Я протянул ей сумку, она радостно прижала ее к пышной груди, издававшей такие славные стоны. – Спасибо, малыш. Что я могу для тебя сделать? Хочешь разок задаром? Она была старая. Ей уже было лет тридцать. Но мсье Ибрагим мне всегда твердил, что нельзя обижать женщин. – О’кей. И мы поднялись к ней. Хозяйка моего медведя была явно возмущена тем, что товарка увела меня у нее из-под носа. Когда мы проходили мимо, она шепнула мне на ухо: – Приходи завтра. Я тоже не буду брать с тебя денег. Ну, я не стал ждать до завтра… Мсье Ибрагим и проститутки отнюдь не облегчали мне отношений с отцом. Я приступил к ужасному и головокружительному занятию: принялся сравнивать. Возле отца мне всегда было холодно. А с мсье Ибрагимом и проститутками становилось теплее и как-то светлее. Я разглядывал высокий семейный книжный шкаф, где в несколько рядов выстроились книги – все те книги, которые, по идее, должны вмещать суть человеческого духа, свод законов, тонкости философии. Я смотрел на них в темноте – «Моисей, закрой ставни, свет разъедает переплеты!» – затем я смотрел, как отец читает в своем кресле, огороженный кругом света, падающего от желтой лампы, нависавшей над страницами, словно совесть. Отец был замкнут в стенах науки, он обращал на меня не больше внимания, чем на приблудного пса – кстати, он ненавидел собак, – ему не хотелось бросить мне хотя бы косточку от его познаний. А что, если попробовать слегка пошуметь?.. – Ой, извини. – Моисей, замолчи. Я читаю. Я работаю… Работа – это было великое слово, служившее объяснением чему угодно… – Прости, папа. – К счастью, твой брат Пополь не был таким. Пополь – это было другое наименование моей никчемности. Отец всегда швырял мне в лицо воспоминание о моем старшем брате Пополе, когда я делал что-нибудь дурное. «Пополь-то был на редкость усидчив в школе. Пополю нравилась математика, и он никогда не пачкал ванну. И Пополь не писал мимо унитаза. Пополь так любил книги, которые любит папа». В сущности, не так уж плохо, что мама вместе с Пополем уехала вскоре после моего рождения; если мне было так тяжело бороться с воспоминанием, то уж жить рядом с подобным живым совершенством мне было бы просто не под силу. – Папа, ты думаешь, я бы понравился Пополю? Отец с ужасом взирает на меня или, скорее, пытается меня расшифровать. – Что за вопрос! Вот как он мне ответил: «Что за вопрос!» Я научился смотреть на людей глазами моего отца. С подозрением, презрительно… Разговаривать с продавцом-арабом, пусть даже он и не араб, поскольку в торговле араб – «это значит: открыт с восьми утра до полуночи и даже по воскресеньям»; делать одолжение проституткам – все это я хранил в потайном ящичке своего сознания, официально это не являлось частью моей жизни. – Почему ты никогда не улыбаешься, Момо? – спросил меня мсье Ибрагим. Вот это был настоящий удар, вопрос ниже пояса, я не ожидал этого. – Улыбка – это роскошь богатых, мсье Ибрагим. У меня на это нет средств. Естественно, чтобы мне досадить, он разулыбался. – Значит, ты думаешь, что я богат? – У вас все время есть деньги в кассе. Я не знаю, у кого еще под самым носом было бы столько денег. – Деньги нужны для того, чтобы оплатить товар и аренду магазина. И знаешь, в конце месяца у меня их остается совсем немного. И он улыбнулся еще шире, будто бросая мне вызов. – Мсье Ибрагим, когда я сказал, что улыбка – это роскошь богачей, я имел в виду, что это для счастливых людей. – А вот тут ты ошибаешься. Улыбка и делает нас счастливыми. – Да ну! – Попробуй. – Да ну, говорю. – Тем не менее, Момо, ведь ты обычно ведешь себя вежливо? – Конечно, иначе я получу оплеуху. – Вежливость – это неплохо. Любезность уже лучше. Попробуй улыбнуться, сам увидишь. |