Онлайн книга «Королевские камни»
|
— Да. — Он соглашается и стискивает пальцы. — Молния — слишком опасно. — Не для меня. Ийлэ молчит, а потом признается: — Кажется, я все равно не смогу устоять… это очень старая гроза. Она давно ищет хоть кого-то, кому нужны ее силы. Сложно объяснить. Ийлэ и не пытается. Она ждет и мучается ожиданием, ходит по комнате, полуслепая, потерянная, натыкаясь на острые углы… и Райдо о чем-то спрашивает, но потом уходит… хорошо. Он не нужен. Никто не нужен этой ночью. …тот, другой, запер в подвале, но даже под землей Ийлэ слышала грозовых птиц. Звала, умоляя сжечь дом, надеялась на них и еще на белые молнии, но те обманули. Рассыпались в небе. Сегодня все иначе. И Ийлэ перекатывается с пятки на носок. И с носка на пятку… земля холодная. Уже земля? Она вышла из дома, а когда — сама не помнит. И разулась… босиком легче. Но земля все еще сонная, спеленали ее корни… или наоборот, она укрыла их, спрятала в серых глубинах от морозов? Не узнать, не понять… И нет нужды. Ийлэ дрожит, но не от холода. Холода она больше не ощущает, он остался вовне, как и страхи ее, и сомнения, и дом… …Райдо. …Броннуин… …Нат и Нира… Не важно. Важно. Нет ничего хуже, чем потерять себя в грозу… гроза пока не дошла. Тучи ползут, и небо прогибается под их тяжестью. Звезды дрожат, повисают на зыбких нитях… вот будет смешно, если нити не выдержат веса их, оборвутся. И звездный горох просыплется на землю. Тогда, быть может, Ийлэ соберет его… правильно, целый мешок звездного гороха. Она сделает ожерелье, и серьги, и еще браслет, краше которого не будет во всем мире. Нельзя поддаваться. Нельзя сходить с ума. Почему? Разве безумие так уж плохо? Ийлэ присела и зачерпнула горсть грязного подтаявшего снега. Стиснула до боли, вялой, далекой. …мама плясала под дождем, и молнии садились на ее ладони, точно белые птицы, она же со смехом подбрасывала птиц в воздух. …и те взлетали… …не птицы, но сонмы белых бабочек, от которых сам воздух дрожал и вода закипала. …она не всегда успевала, и тогда молнии рассыпались белым пеплом. Грохотало. Пахло грозой, долго пахло, и от маминых рук, и от платья ее, которое потом сжигали в камине… и мама, глядя, как огонь пожирает обрывки ткани, печалилась. Почему? Потому что те молнии умирали. — Будь осторожна, — шепнул отец. — Ты можешь взять их силу… кровь позволит… …та кровь, о которой он промолчал. …и почему не рассказал раньше? Берег? От чего? От кого? И что было бы с Ийлэ, не случись война? Не время для подобных вопросов. Тучи близко. И ветер пробует Ийлэ на прочность, ласкается к ногам, дергает за подол юбки, которая, напитавшись влагой, липнет. Снять бы… А почему и нет? Без юбки будет проще… Ветер смеется. Или не он, но отец… он ведь здесь похоронен, и земля помнит. У земли на редкость хорошая память, и если ей дать силу… Она проснется. Рано или поздно, но проснется сама. Нельзя вмешиваться в естественный ход вещей, разве что безумцу. А Ийлэ уже почти безумна. И смех она слышит явно. — Папа? Гром отвечает. Небо дрожит, не небо — щит стальной, по которому бьют молотом, а звезды-подвески звенят, но держатся. Не будет у Ийлэ мешка со звездным горохом. Не будет ожерелья, равного которому… Смех становится громче. Отчетливей. Она оборачивается. Никого. И ничего. Черная громадина дома. Ставни, и те заперты. И правильно, не след подсматривать. Не сегодня, не в эту ночь. Ийлэ стягивает платье, мокрое, липкое и неудобное. А ветер заливается, ласкает, уже не ледяной — горячий. И дождь идет. Умыться можно. Нужно. Ийлэ подставляет сложенные лодочкой ладони, набирает воду и пьет, мучимая внезапной жаждой. — Не спеши, — советует тот же голос, которого не существует. — И все получится. — Я не знаю… — Знаешь. Голос не желает слушать возражения, и сомнения Ийлэ ему не понятны. Он уверен, что все-то получится, а в небе грохочут крылья грозовых птиц. Надо спешить. И в грязь летят нижние юбки и чулки шерстяные, колючие… вот так-то лучше… Ийлэ становится на цыпочки, раскидывает руки навстречу грозе. — Я здесь! — Ее голос тонет в громовых раскатах. — Я здесь и вижу вас! Тучи рвутся. Расползаются гнилым тряпьем, и в прорехах чернотой на черном небе кружат птицы. Они спускаются ниже и ниже, разглядывают Ийлэ. Клекочут. Обсуждают. Сочтут ли достойной? Сердце обрывается… и останавливается. Вот-вот и смерть. И хорошо. Что может быть лучше смерти в грозу? Ийлэ облизывает губы в предвкушении… Ну же! А птицы все кружат, не смея решиться. И белым бутоном в подбрюшье туч расцветает первая молния. Получилось?! Ийлэ видит ее. И руки тянет и не дотягивается, поскольку молния обманчиво близка, но все ж недосягаема. Она застывает, чувствуя, как ноют от напряжения ноги, и спину сводит судорога, и пальцы леденеют. Ей очень нужно! Хотя бы одну… одну-единственную, такую, которая не рассыпалась бы пеплом, не превратилась бы в бабочек… не для себя, но для пса. Он не выживет без молнии. А Ийлэ — без него. Капля прирастает так невыносимо медленно, и вытягивается, и все-таки срывается с нити, летит на Ийлэ, разворачивая белые крылья. Падает прямо в руки. Горячая. — Здравствуй, — шепчет Ийлэ молнии. Касается губами. Горькая. И сладкая, как первый мед… терпкая… хмельная. Сила льется, наполняя все тело Ийлэ, меняя его… и ее много, столь много, что в какой-то момент Ийлэ понимает, что не справится с этой силой. Кровь? Выходит, ее кровь не столь хороша… …и сила рвется, вот-вот прорвет тонкую оболочку тела… и само это тело — слишком слабое, чтобы выдержать жар молнии. Надо выплеснуть силу, или Ийлэ сгорит… …или выдержать, потому что, выплеснув, она вновь останется пустой, как и прежде… Ийлэ облизала пальцы, которые сладко пахли грозой. Выдержит. У нее почти получилось. Она стояла, покачиваясь под дождем, который становился все сильней и сильней. И капли касались кожи, каждое прикосновение было болезненным, но эта боль казалась сладкой как никогда. Ийлэ не то стонала, не то плакала, застыв на грани, не способная сделать и шага. |