Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– Ваше здоровье… Мужик и парень мгновенно подозрительно переглядываются. Пьер пьет с трудом, чувствуя, что сказал не то. Мужик выливает остатки водки в стакан, который оказывается на удивление таким же полным, и молча, с наслаждением пьет. Они выходят из подъезда, Пьер останавливается проститься, но собутыльники молча расходятся в разные стороны, как незнакомые. Пьер направляется вниз по улице, его заносит. Он стоит, пытаясь собраться, понимая, что пьян. Выпрямив спину, он идет осторожно, как будто проглотил аршин. На сцене Большого – танец маленьких лебедей. Кира Галкина – одна из четырех. Зал полон. В амфитеатре Пьер спит в кресле. Он всхрапывает и просыпается. Соседи недовольно косятся на него. С неприступным видом он оглядывается по сторонам, делая вид, что храпел кто-то другой. Маленькие лебеди скрываются в кулисе под овацию. У служебного входа толпа поклонников встречает балерин. Солистки выходят с охапками цветов в руках. Пьер проталкивается к Кире, бормочет слова восхищения: – Изумительно!.. Я пытался купить цветы, но оказалось, что в Москве это непросто… – Извините, я тороплюсь домой… – Я могу вас проводить? Кира пожимает плечами: – Я живу в Сокольниках. Это довольно далеко. – Тем лучше… Они подходят к метро “Проспект Маркса”. Пьер оглядывается: – Может быть, зайдем куда-нибудь поужинать? Или хотя бы выпить по стакану вина… – Куда? Двенадцатый час, все закрыто… Есть, конечно, ресторан ВТО, театральный… Но мне домой надо. Они едут в метро. В вагоне пусто – трое парней, усталая женщина со спящим на ее руках ребенком и пара пожилых дачников в лыжных костюмах с кучей корзин и сумкой, из которой торчат саженцы. Пьер говорит, одушевляясь: – Бессмертие Мариуса Петипа – в его женских ансамблях, в женском соло. Он прекрасно знал, что с мужчинами у него получается хуже, и не стеснялся просить Иванова поставить мужской танец в его балете… У Киры глаза закрываются, она слушает со смутной улыбкой на губах. – Четвертая картина в “Лебедином” – когда двадцать четыре девушки на полу одновременно поднимают руку и встают – это изумительно! Русский кордебалет – это сама женственность. Такого кордебалета нет нигде – ни в Париже, ни в Англии… Вам понравилось в Лондоне? – Совершенно не понравилось, – говорит Кира, не в силах сдержать зевоту… Они идут по темной пустынной улице в Сокольниках. – Вкусно, конечно, офигительно, – вздыхает Кира. Пьер смеется: – Во всей Европе хуже англичан едят только голландцы! Я люблю Лондон, но найти там приличный ресторан… – Ну, не знаю… Фиш энд чипс в любом пабе – такая прелесть! Код – это, кажется, треска? А пюре на сливках… Вот мы и пришли. Она останавливается у подъезда. – Так вы в восторге? Она задумчиво качает головой: – Я не люблю чувствовать себя бедной родственницей. – Да ведь вас там на руках носили! – Все было шикарно – цветы, овации, магазины… Все равно они считают нас какими-то плебеями. Они этого не говорят. Но чувствуют свое превосходство… А в чем? Я не считаю себя хуже. В конце концов, на сцене – я, а они – в зале… Пьер слушает с изумлением, потом тихо смеется: – Можно вас поцеловать? Кира усмехается: – Вы всегда торопитесь? И, сделав ручкой, исчезает в подъезде. На Кузнецком мосту Пьер останавливается и читает надпись на мраморной доске у входа: “Комитет государственной безопасности СССР. Приемная”. Он нажимает на звонок. В кабинете со светлой казенной мебелью – два стола, стулья, шкаф со справочниками, зеленые казенные занавески – сотрудник в штатском записывает за Пьером. – …В сорок первом году он был еще жив и сидел в лагере в Дже… Джезкана… – В Джезказгане? Это Казахстан… Номер лагеря знаете? – Нет… – Откуда сведения? – От… дальних родственников. – От кого конкретно? Родственники здесь или за границей? Пьер мнется: – Я точно не знаю… Мне сказала мама, она очень просила его найти… – Ну, хорошо, разберемся. – Сотрудник откладывает ручку и внимательно смотрит на Пьера. – Николай Кузьмич Чухновский просил вам помочь… А как вообще ваше настроение? – Хорошее настроение. – Как вам живется в Москве? Проблемы есть? Помощь не нужна? – Все хорошо. Интересно… – А ваши товарищи? Мы знаем, что вы – коммунист, но у вас там есть стажеры из буржуазной среды. Как они чувствуют себя в СССР? – Пока что – все замечательно… Сотрудник усмехается, пишет на бумажке, протягивает Пьеру: – Вот мой телефон. – Анатолий Александрович? – В случае нужды – обращайтесь… Ранние сумерки в конце октября. Ветер срывает последние листья с голых лип. Кира, Пьер и Успенский идут по переулку. Кира держит под руки обоих кавалеров. – Сейчас-то полегче, – рассказывает фотограф, – отпустили вожжи после фестиваля. И в райкоме комсомола нашлись чуваки, помешанные на джазе. Надыбали подвал у “Мосэнерго”, пацаны из архитектурного его отмыли, картинки пришлепали. Всё, теперь – джаз-клуб. – В “Комсомольской правде” было написано, что джаз – это орудие американской пропаганды, – пожимает плечами Пьер. – Я сам читал… – Как французу объяснить? У нас джаз уже не запрещен, но еще не разрешен. – Как это понять? – А никак. Страна Лимония… Кира и Пьер смеются. – А что они играют? – Эти лабают только фирму – бибоп, фанки… – Это все сейчас в моде в Америке, – замечает Пьер. – А есть чуваки – и штатникам дадут прикурить. Один Лешка Зубов чего стоит… – Обожаю Лешку! – мечтательно говорит Кира. – Просто Джерри Маллиган… Пьер рассказывает: – Я полгода в баре играл на Монпарнасе. С нами черный парень работал, на контрабасе, классный… Он сейчас в Америке, играет в Бронксе. – А вы что играли? – В основном бибоп… скромно. У нас было трио – ударник, контрабас и фортепиано…. – А ты играл на фоно? – интересуется Кира. – А что? Заметно? Она смеется. – Кирка, журнал опять забыла? |