Онлайн книга «Предрассветная лихорадка»
|
На окне не было занавесок, и можно было заглянуть в квартиру простых рабочих… Я почувствовал, как я неимоверно устал. Двадцать пять лет, и сплошная череда бед. У меня не осталось воспоминаний о безмятежной семейной жизни – такой я не знал. Возможно, поэтому я ее так безумно жажду… Не желая все это видеть, я поспешил уйти… Глава восьмая
Лили без конца обнимала дочурку доктора Свенссона. А Шара, окруженная растроганными мужчинами в больничных пижамах, продолжала петь: Птица, птица малая В сад мой залетела, Вить гнездо уютное Начала несмело… Доктор Свенссон коснулся руки Лили: – Я получил письмо из Авесты, из мужского лагеря. От одного моего коллеги, главного врача. Он женат на венгерке. Лили вспыхнула. – Да, да… – пролепетала она. – Речь о вашем двоюродном брате. – О брате? – Не знаю, как вам сказать. Письмо привело меня в замешательство. Девчушка на руках Лили вдруг резко потяжелела. Она осторожно поставила ее на пол. – Мы планировали, что он навестит меня. Врач взял дочурку за руку. И кивнул: – Да, об этом и речь. Разумеется, я согласен. Я разрешаю. Лили вскрикнула и поймала руку доктора Свенссона, чтобы расцеловать ее. Главный врач с трудом ее вырвал. Внизу, в зрительном зале, Шара пела очередной куплет. Мне мои завистники Счастья не простили И гнездо несвитое Взяли разорили… [3] Свенссон убрал руку за спину. – Но вы должны знать кое-что. – Я знаю все! Свенссон глубоко вздохнул: – Нет, этого вы не знаете. Ваш двоюродный брат тяжело болен. Лили почувствовала, как что-то сдавило ей сердце. – Да? – Болезнь легких. Тяжелая. Необратимая. Вы понимаете немецкое слово irreversibel? – Понимаю. – Меня долго терзали сомнения, надо ли вам рассказывать. Но это ваш родственник. Вы должны быть в курсе. Он не заразный. Лили погладила белокурую малышку по волосам: – Не заразный. Я понимаю. Когда Шара закончила песню, наступила глубокая тишина. Слышалось только, как напевала крохотная дочь Свенссона – словно откуда-то издали доносилось слабое эхо. Свенссон приложил к губам дочери указательный палец. И эхо тоже умолкло. – Вы, дорогая Лили, должны поберечь себя. Вы тоже еще не в порядке. Отнюдь нет. У девушки так пересохло во рту, что она не смогла ответить. * * * Отцу, хоть он этого не показывал, все-таки не давал покоя диагноз Линдхольма. Дело в том, что он не поверил врачу, но укрепить его в этом неверии могло только заключение дополнительного эксперта. По-этому он попросил Якобовича, который в мирное время работал в Мишкольце санитаром хирургического отделения, оценить снимки. На практике сие означало, что нужно было взломать кабинет Линдхольма. Гарри, готовый на все, что обещало волнующие приключения, с энтузиазмом присоединился к компании. В узком коридоре главного корпуса горела только лимонно-желтая лампочка ночного света. Мой отец, Гарри и Якобович, словно тати ночные, крались к кабинету Линдхольма. Все трое были в пальто, надетых поверх пижамы. Гарри держал наготове обрезок проволоки. Он не раз хвастался, что до войны какое-то время состоял в банде, занимавшейся ограблением мастерских. И якобы даже специализировался на взломе замков. Он долго возился с замочной скважиной. Мой отец уже начал жалеть о затее. Он смотрел на их акцию как бы со стороны и с трудом удерживался от смеха. Но вот наконец Гарри удалось вскрыть замок, и они проникли за дверь. Действовали они, как заправская шпионская группа. Отец знаком указал Гарри на шкаф. И тот снова пустил в ход отмычку. Светильники они зажигать не решились, но в эту ночь было полнолуние и кабинет Линдхольма заливал призрачный лунный свет. Трое мужчин чувствовали себя сказочными героями. Но вот щелкнул замок – Гарри справился и со шкафом. Скользнув к нему, мой отец пробежал пальцами по картонным конвертам. Он помнил, что его досье было где-то посередине. Он нашел его и вздохнул, затем вытащил из конверта рентгенограммы и передал Якобовичу. Санитар хирургического отделения комфортно устроился в кресле Линдхольма и, подняв один снимок к лунному свету, принялся изучать. В этот момент неожиданно распахнулась дверь, раздался щелчок выключателя, и кабинет затопил яркий свет трех стосвечовых ламп. На пороге стояла старшая медсестра Марта, жена Линдхольма. Крохотные ее груди подпрыгивали от волнения. – Что здесь делают господа пациенты? Господа пациенты в разномастных пальто поверх одинаковых полосатых больничных пижам вскочили. Снимки выпали из рук Якобовича. Они молчали, ситуация говорила сама за себя. Марта вперевалочку подошла к снимкам и неспешно, по одному собрала их с пола, что только усилило всю пикантность этой немой пантомимы. – Можете идти, – повернулась она к честной компании. Господа пациенты, как побитые, потянулись на выход. Но моего отца Марта остановила: – А вы задержитесь, Миклош. Было почти слышно, как у Гарри и Якобовича с сердца свалился огромный булыжник. Дверь за ними закрылась. Мой отец с выражением величайшего раскаяния на лице повернулся к Марте, которая уже восседала в кресле Линдхольма. – Что вы хотели узнать? – спросила она. Мой отец заикался. – Мой друг Якобович, он как бы врач… Был… до того, как его… Короче, я хотел, чтобы он оценил эти снимки. – Разве Эрик не сделал этого? Мой отец разглядывал свои башмаки с незавязанными шнурками. – Да. Конечно. Он сделал. Марта смотрела на него так пристально, что он вынужден был ответить на ее взгляд. Старшая медсестра кивнула – мол, она приняла все к сведению, ей все ясно, чего тут не понимать. Поднявшись, она вложила рентгенограммы в конверт, нашла его место среди выстроенных в алфавитном порядке досье и закрыла шкаф. – Эрик делает для вас все, что может. Вы самый любимый его пациент. – Меня каждое утро лихорадит. Тридцать восемь и две. – В наше время в мире еженедельно регистрируют новые препараты. Все может еще измениться. Внутри у отца неожиданно что-то сломалось. И это произошло так быстро, что он не успел опо-мниться. Словно земля разверзлась от невиданной силы землетрясения. От стыда и бессилия он как подкошенный рухнул на пол и обхватил голову руками. Его сотрясали рыдания. |