Книга Последний поезд, страница 26 – Василий Гавриленко

Огонь заплясал в камине.

Марина поднялась, увидев, что я смотрю на нее, потянулась, поднявшись на цыпочки, отбросила с лица волосы.

— Красивая?

Я засмеялся, протягивая к ней руки. Она на цыпочках вошла в мои объятия. Наши губы встретились, и опять все случилось, как и накануне ночью, — трепетно, радостно.

Солнце слепило глаза. С деревьев падали сосульки. Зима вернется, но пока — весна.

— Марина.

Она обернулась, подождала, пока я догоню ее. Пошли рядом.

— Смотри, какое солнце.

— Да, — она зажмурилась.

Я поправил ремешок автомата.

— Слушай, а почему на Поляне ты выбрала меня?

Выстрел зеленых глаз.

— Ты не похож на других.

Марина взяла мою руку.

— Посмотри, какие тонкие у тебя пальцы — они совсем не загрубели от жизни в Джунглях.

Я невольно усмехнулся.

— Ты чего?

— Знала бы ты, сколько этими руками я пригвоздил игроков… А единственный игрок, одолевший меня, был похож на обтянутый кожей скелет…

— Расскажи, — загорелась она.

Пришлось рассказать, как мне оставили Теплую Птицу у Восточной балки.

— Наверное, игрок решил, что твари доделают начатое им, — вспоминая желтолицего, проговорил я.

— Нет, — Марина покачала головой.– Он просто пожалел тебя.

Я пожал плечами.

Весна, и правда, оказалась короткой. Небо заволокло тучами, пошел снег.

Железная дорога снова извивалась перед нами.

Почему мы не остались в доме с камином? Почему собрались и ушли?

Я сплюнул на снег: что осталось за спиной, того не существует — это и есть Закон Джунглей.

Вынырнув из лесу, к железной дороге прикорнула испещренная колдобинами автодорога, посреди которой замер фургон — черная развалюха, напоминающая оскалившую зубы тварь.

Марина свернула с насыпи.

— Ты чего?

Она не ответила, коротко махнула рукой.

На фургоне — едва заметная картинка: румяная женщина подает такому же румяному мальчику тарелку с чем-то желтым.

— Андрей, помоги.

Я обошел грузовик. Марина боролась с металлической створчатой дверью — ржавые чешуйки летели на снег из-под ладоней.

— Зачем тебе это?

— Помоги.

Я вцепился в створку.

— Погоди, Марина. Пальцы оттяпает на хрен. Отпускай!

Едва приоткрытая дверь снова захлопнулась, снег вокруг нас порыжел.

Я отлучился в лес, вернулся с толстой палкой. Марина сидела на корточках, чертя пальцем по снегу.

— Как думаешь, что там? — она кивнула на дверцу.

— Посмотрим.

Вставив рычаг в щель, надавил что было силы. Поначалу не чувствовалось ничего, кроме равнодушного сопротивления металла, но затем — щелчок, и дверь распахнулась, да так резко, что я едва успел отскочить в сторону.

Марина охнула.

Фургон был доверху набит продолговатыми ящиками, целыми и невредимыми.

Я залез внутрь и выкинул наружу один ящик. Ударившись, он распался.

— Ананасы, — воскликнула Марина.

Это слово породило всполох в моей голове: празднично накрытый стол, елка, украшенная гирляндой, включенный телевизор. Андрюшка хмуро ковыряет вилкой в тарелке, рядом с ним — Марина Львовна. Входит Галя — в руках у нее зеленая банка.

— А посмотрите, что я припасла! Ну-ка, Андрюшка, открывай!

— Открывай скорее, Андрей, — взмолилась Марина.

Достав заточку, я срезал крышку на зеленой банке: желтые кубики, залитые белесым соком.

— Какой запах!

— Держи, — я протянул банку Марине. Она отпила сока.

— Вкусно.

Взяла пальцами желтый кубик, стала есть.

Я открыл банку для себя.

Правда, вкусно. Но мясо лучше… Оно дает силы.

— Неплохо, — сказал я, отшвырнув пустую банку. — Бывшие, наверное, по праздникам это ели?

Марина наморщила лоб:

— Не знаю… Кажется, на праздник они ели свежие ананасы… Ну, то есть… Богатые ели свежие каждый день, а бедные — на праздник.

— А это тогда для кого? — я кивнул на коробки.

— А это, наверное, для бедных — на каждый день. Или, может, для путешественников — таких, как мы. Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Всполох, — я замялся. — Похоже, Андрюшка открывал эти банки по праздникам.

Пару секунд Марина смотрела на меня, потом рассмеялась.

— Выходит, у тебя сегодня большой праздник.

Для нее Андрюшка и я — это одно и то же…

Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Автодорога свернула в лес. Все чаще попадались КТСМ, разрушенные или уцелевшие. В чащобе замелькали остовы каких-то зданий.

Но вот тишина разрушилась, отступила перед настойчивым гулом.

Между тем мы добрели до моста. Река неторопливо гнала куда-то темную воду.

За мостом рельсы поворачивали и вдруг обрывались. Впереди, все еще на значительном расстоянии, застилая солнце, — высилась ржавая стена, оттеснившая Джунгли, уходящая за горизонт.

— Московская резервация, — прошептала всезнайка-Марина, положив руку мне на плечо.

12. Невидимые стрелы

В Малоярославце палило солнце, плавился асфальт на платформе. Молодая пара, дожидаясь электрички на Москву, кормила хлебом голубей, слетающихся отовсюду. Хлопанье крыльев, воркование.

У синего, похожего на терем, вокзала старушка продавала пирожки, но немногочисленные пассажиры, мучимые зноем, не хотели пирожков, а хотели пить.

Островцев купил в ларьке небольшую бутылку газировки и тут же выпил, наслаждаясь. Помнится, в детстве он любил лимонад и, когда мать возила его в Обнинск, просил: «Мама, купи «чебурашку». Мать сердилась:

— Потом по туалетам тебя таскай!

Но все-таки покупала.

Опустив бутылку в урну, Андрей двинулся через привокзальную площадь. Таксисты, поджидающие пассажиров у потрепанных «жигулей» и «волг», окинули ленивыми взглядами: «Нет, не поедет»; лишь один — порядку ради — окликнул: «Парень, в Медынь?».

Островцев проследовал мимо таксистов, мимо автобусной остановки, гудящей народом.

Улицы Малоярославца широки и пустынны.

Многоэтажек здесь немного и почти все — новые.