Онлайн книга «Наследница порочного графа»
– Болезнь Альцгеймера? – со знанием дела поинтересовалась Дайнека. – Причина всегда одна. – Значит, его переведут в третий корпус? – Думаю, после Нового года. Дадут отыграть концерт и – прощай. Хотя, может, протянет и дольше. – Это грустно. – Я так не думаю. Я фаталист. Мы все когда-нибудь окажемся там. – Бирюков поверх очков взглянул на Дайнеку. – Разумеется, вас я не имею в виду. Дайнека перевела взгляд на сцену, где в инвалидном кресле в старомодном чепце сидела Темьянова. Вокруг нее сновал щупленький старичок: – Да ты помнишь клятву, свою клятву страшную? – Ох, помню, помню. Как ее забудешь? Ну, чего ж тебе от меня надобно? – спросила Темьянова в роли Мавры Тарасовны. Старичок стукнул кулаком по столу: – Хочу стать к тебе на квартиру. Выберу у тебя гостиную, которая получше, да и обоснуюсь тут… – Он вдруг замялся. Кожушкин подсказал в микрофон: – …«гвоздей по стенам набью, амуницию развешаю»! Текст учить нужно, Василий Михайлович! Темьянова бросила реплику: – Ах, беда моей головушке! Дальше снова заговорил старик в роли Грознова: – А вы каждое утро ко мне всей семьей здороваться приходите, в ноги кланяться, вечером покойной ночи желать. И сундук тот, железный, ко мне в комнату под кровать поставь. – Не нужно перевирать текст! – снова вмешался Кожушкин. – Я все слышу! – Да как ты, погубитель мой, про сундук-то знаешь? – спросила Темьянова в полном соответствии с ролью. – Грознов знает все, – неуверенно заметил старик. Глядя на комика Ветрякова, Дайнека подумала, что если он еще раз забудет текст, у нее разорвется сердце, поэтому напомнила Бирюкову: – Вы сказали, что вы фаталист. Он подтвердил: – Верю в неизбежность событий. Она кивнула: – Только вчера услышала фразу: «Мы все плывем туда, куда волна понесет». – Уже познакомились с Платоном Борисовичем? – Откуда вы знаете? – удивилась Дайнека. – Нетрудно догадаться. У нас с ним близкие взгляды. Мы часто говорим на подобные темы. В подтверждение сказанного – вот вам цитата: «Человек пребывает в счастливом неведении, полагая, что существует свобода выбора. Просто он не до конца понимает подлинный смысл слов «Власть» и «Случайность». Попробуйте не согласиться… Это, между прочим, Исайя Берлин. – И вы тоже? – удивилась она. – Что? – Бирюкова озадачил ее вопрос. – Вы тоже читаете Берлина? – А кто еще? Решив не болтать лишнего, она скромно опустила глаза: – Я. – Похвально, – коротко сказал Бирюков. На сцене между тем происходил диалог из пьесы Островского. Темьянова: – Каково жить всю жизнь с такой петлей на шее! Душит она меня. Ветряков: – Сниму, сниму, – другую возьму, полегче. Темьянова: – Да я и без клятвы для тебя все… Ветряков: – А сделаешь – так шабаш: вничью разойдемся… – Проговорив эти слова, старик замер, словно припоминая, что там еще… – «Вот и надо бы мне поговорить с тобой по душе!» – немедленно отреагировал режиссер. – Неужели трудно запомнить? – Нет, это невыносимо, – Дайнека опустила глаза. – Неужели болезнь Альцгеймера не лечится?.. Под жидкие аплодисменты Ветряков увез Темьянову за кулисы. Оттуда вышла Артюхова. Издалека ее можно было принять за девчонку. Стройная, легкая, она встала у микрофона. Привычный хвостик волос на этот раз был начесан и замысловато свит в современный кокон. Дайнека заметила: – Похоже, она победила время. – Что? – рассеянно спросил Бирюков. – Она победила время, – повторила Дайнека. – Взгляните на нее… Уверена, когда-нибудь я буду гордиться тем, что была с ней знакома. Бирюков не отрывал взгляда от сцены. Артюхова просто сказала: – Давид Самойлов. «Снегопад», – и стала читать: Декабрь. И холода стоят В Москве суровой и печальной. И некий молодой солдат В шинели куцей госпитальной Трамвая ждет. Его семья В эвакуации в Сибири. Чужие лица в их квартире. И он свободен в целом мире. Он в отпуску, как был и я. Дайнека как будто провалилась в другую реальность. Она видела военную, засыпанную снегом Москву, парящие в темном небе снежинки и мальчишку-солдата в госпитальной шинели. Он ждал трамвая, наслаждаясь мирным затишьем. Артюхова читала так, как будто рассказывала что-то близкому другу. И это что-то было простым, понятным и честным. Вдруг снег посыпал. Клочья ватки Слетели с неба там и тут, Потом все гуще и все чаще. И вот солдат, как в белой чаще, Полузасыпанный стоит И очарованный глядит. Был этот снег так чист и светел, Что он сперва и не заметил, Как женщина из-за угла К той остановке подошла… – Как она читает! – восхитилась Дайнека. – Молчите! – сдавленно сказал Бирюков, не отрывая взгляда от сцены. Артюхова продолжала читать, глядя в одну точку, куда-то поверх их голов. С ухваткой, свойственной пехоте, Он подошел: – Не узнаете? Она в ответ: – Не узнаю. – Я чуть не час уже стою, И ждать трамвая безнадежно. Я провожу вас, если можно. – Куда? – Да хоть на край земли. Пошли? — Ответила: Пошли. Суровый город освежен Был медленно летящим снегом. И каждый дом заворожен Его пленительным набегом. Он тек, как легкий ровный душ, Без звука и без напряженья И тысячам усталых душ Дарил покой и утешенье. Он тек на головной платок, И на ресницы, и на щеки. И выбившийся завиток Плыл, как цветок, в его потоке. Притихший молодой солдат За спутницей следил украдкой, За этой выбившейся прядкой, |