Книга Трепет крыльев, страница 22 – Катажина Грохоля

Но я его уже не любила.

Уже только боялась.

И когда я поняла, что так будет всегда, все стало меняться с каждым днем, без моего участия. Не из-за меня. Не потому, что я чего-то не сделала, и не потому, что сделала что-то.

Знаешь, вчера я наконец взялась за уборку здесь, в кухне, и выбросила почти все. Крышки от кастрюль, которых давно уже не было, кастрюли без крышек, сковородки без ручек, которые когда-то должны были быть, по-видимому, припаяны и которые уже никогда никто не починит, баночки с домашними заготовками, неизвестно когда сделанными. Я оставила только сахар, потому что в муке были черные червячки. Вылила лимонный сок. Вымыла окно.

Я даже газовую плиту отодвинула, чтобы почистить. Теперь она выглядит намного лучше. Правда, все равно очень старая, надо будет ее заменить.

Диван и два кресла я отдаю Марте, потому что она сняла квартиру и у нее пока нет мебели, ей они пригодятся. Вот видишь, помаленьку-полегоньку, но я все привожу в порядок.

Все стало меняться с каждым днем, когда я сломала руку.

Он ударил меня сильно, что есть мочи, спортивной штангой, полуторакилограммовой.

Он только на минуту вышел в спальню, я думала, что он закончил заниматься и пошел переодеться, что он не смотрит телевизор, и переключила на другой канал.

— Ты всегда все делаешь мне назло!! — заорал он и схватил меня одной рукой, а в другой у него была эта штанга, или что-то там, не знаю, как это называется.

И ударил.

Я ощутила такую резкую боль, что поняла: рука сломана. Я упала на колени, без слов, а рука опухала прямо на глазах. Я видела носки его обуви, он был в кроссовках, и штанины спортивного костюма, потому что он делал гимнастику, и не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Не притворяйся, черт побери!

Я застыла на коленях неподвижно, и видела только эти кроссовки, эти штаны. А потом его всего, целиком. Он присел.

Рука стала вдвое толще, я не думала, что она так быстро, так моментально опухнет, думала, что, может, поболит немного или что будет синяк, она еще никогда не распухала так сильно.

— Боже, что я с тобой сделал… — прошептал он.

И тогда я отважилась взглянуть на него.

Он был бледен.

Он подал мне руку, я вся съежилась.

— Ханя, Ханя… — сказал он тихо.

Я поднялась. Рука повисла плетью и заболела еще сильней. «Надо немедленно снять обручальное кольцо, — подумала я, — потом будет поздно», и с трудом стащила его с распухающего пальца.

— Едем в травмпункт. Господи, прости меня… — пробормотал он себе под нос.

Мы поехали в травмпункт. Он вел машину медленно и сосредоточенно. Сейчас у него было лицо человека, с которым я когда-то познакомилась, а потом полюбила и за которого вышла замуж. А не того, с которым потом жила.

В травмпункте мы были через пятнадцать минут. Какая-то женщина велела нам ждать. Мы сидели в приемном покое, возле человека с окровавленным лицом, он прижимал ко лбу какую-то тряпку, но несмотря на это, кровь шла и шла не переставая.

Мой муж сидел рядом со мной, опустив голову, а потом встал и подошел к той женщине, которая велела нам ждать.

— Вы не понимаете, что моей жене больно? — сказал он, и я убедилась, что он действительно беспокоится обо мне: в его тоне было нечто такое, что та женщина ушла в кабинет, а затем сразу же пригласила нас к врачу.

— О, как это ужасно выглядит, — сказал доктор. Я охнула, когда он осторожно прикоснулся к моей руке. — Сначала надо сделать рентген, — и он начал выписывать направление, а потом поднял на меня свои серые глаза и спросил: — Как это произошло?

— Я поскользнулась и ударилась о смеситель, — ответила я, не моргнув глазом.

Мой муж сидел вместе со мной в кабинете, потупив взор. Услышав это, он поднял на меня свои карие глаза.

У него был взгляд до смерти избитой собаки.

Когда мы вернулись домой, я с рукой в гипсе и с больничным листом на девять дней — пока, а потом, пожалуйста, обратитесь к семейному доктору, — к несчастью, это была правая рука, села на диван в большой комнате. Я сидела, уставившись в одну точку, и ничего не чувствовала: ни боли — мне сделали два укола перед тем, как наложили гипс, — ни грусти, ни страха. Я не чувствовала ничего.

— Сделать тебе чаю? — спросил мой муж. Давненько он мне такого не предлагал.

— Нет, спасибо, — сказала я, потому что мне не хотелось пить.

Мне не хотелось есть, не хотелось пить. Мне не хотелось жить.

Несмотря на это, он принес из кухни кружку горячего чая, в котором плавали два ломтика лимона: я люблю чай с лимоном.

— Спасибо, — сказала я.

— Хочешь что-нибудь посмотреть? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Может, ты хочешь лечь? — спросил он.

— Да, я прилягу, — согласилась я, поставила кружку и пошла в ванную.

— Помочь тебе? — спросил он из-за двери.

Он не вошел, хотя я никогда не запираюсь в ванной, его это раздражает (От меня запираешься? Ведь здесь никого больше нет!), поэтому я никогда не задвигаю щеколду.

— Нет, спасибо, — сказала я.

Когда помогаешь себе только одной рукой, трудно раздеться, умыться, надеть пижаму.

Когда я легла в постель, я была спокойна.

Он вошел в спальню тихо, деликатно.

— Может, съешь яблоко? — Он протянул мне порезанное яблоко на тарелке.

— Спасибо, — сказала я и сама не заметила, как заснула.

Разбудили меня чьи-то рыдания. Я открыла глаза и попыталась вспомнить, что случилось. Рука болела, и я ощутила дискомфорт. Я всегда сплю на животе, а сейчас не могла. Рядом со мной было пусто. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что он стоит на коленях с моей стороны кровати, упершись в нее головой, и что это он плачет.

Я зажгла ночник, он наклонил голову еще ниже, уткнулся лицом в простыню.

И оттуда донеслись слова — совсем другие, не те, что я слышала на протяжении последних нескольких лет, и они обволакивали меня.

— Прости меня, прости меня, я не знаю, что за бес в меня вселился. Я сделаю все, только не уходи, прости, дорогая… Я сам не понимаю, что со мной происходит, ведь я не хочу тебя обижать, я люблю тебя больше всего на свете… Я буду лечиться, ты для меня все, как я мог поднять на тебя руку… Не понимаю, я действительно не понимаю, как это случилось…

Это звучало: «ействитеэ-э-э… непонима-а-аю».

Он утирал тыльной стороной ладони лицо, он и вправду рыдал.

Я впервые увидела его плачущим и поняла: что-то изменилось.

— Когда ты сказала, что оступилась и ударилась… в душе, а ведь ты могла сказать правду… Поверь мне, я предпочел бы отрезать себе руку, чем обидеть тебя… Ханя, посмотри на меня… Клянусь Богом, я изменюсь, я искуплю свою вину, я буду другим, только дай мне шанс, умоляю…