Книга Карниз, страница 24 – Мария Ануфриева

Тридцать первого декабря Ия возвращалась из больницы в переполненном вагоне одной из последних электричек метро. Спешащие домой пассажиры жались друг к другу, шелестели пакетами. И даже пахло по-особенному празднично, как на детском утреннике: мандаринами и елкой.

Хорошо, ехать близко: одну остановку с Маяковской до Гостинки. Потом бегом в переход, пока не закрыли, и там еще одну – до Горьковской.

Ию приплюснули к самым дверям, она не сопротивлялась и даже нос свой тоже прижала к стеклу, превратив во вздернутое поросячье рыльце. В детстве у нее была пахнущая краской картонная маска поросенка. Тогда она хотела поскорее стать взрослой и не играть в глупые игры, еще не зная, что самые нелепые игры на свете – взрослые.

Стать бы маленькой девочкой, вернуться в исходную точку и прожить жизнь по-другому. Быть бы вот той теткой с толстыми, мясистыми коленками, на которых стоит необъятных размеров сумка, а из нее выглядывает оранжевая кабина пластмассового трактора. Тетка пытается запихать его обратно, чтобы не вывалился, и, задумавшись, гладит, улыбается. Запихивала она трактор, а гладит голову того, кто получит его в подарок. И не важно, что мясистые у нее коленки и еле втиснула она свое пышное тело в освободившийся зазор на сиденье. Главное, что она улыбается и улыбка такая хорошая. Для счастья не нужна стройная фигура и красивые коленки. Иногда они даже вредят счастью.

Вагон резко затормозил в перегоне. Пассажиры недовольно ухнули, но, поскольку стояли кучно, просто уперлись друг в друга локтями. И только стоящий рядом с Ией мужик, которому кто-то наступил на ногу, недовольно огрызнулся:

– Осторожно!

– С наступающим! – донеслось из толпы нарочито невинно.

Кругом засмеялись. Мужик с отдавленной ногой тоже не смог скрыть улыбку. Засмеялась и она – как могла, тихо и хрипло.

Квартира-расческа смотрела на нее черными окнами. Даже в комнате Люсьена не горел свет. Он сник после случившегося. Не водил компаний, старался не выходить из комнаты, а то и вовсе не приходил домой. Как будто налетевший ураган выдернул брошенный им якорь, и парусник сорвало с места.

Когда она включила телевизор, Надя Шевелева уже давно узнала, что и в Ленинграде существует 3-я улица Строителей, дом 25, квартира 12 и спела про состав, отправляющийся на Тихорецкую. Звезды нового века исполнили Старые песни о главном. Теперь старую песню выводил президент.

Под бой курантов Ия вспоминала, что год назад стоял у них на столе диковинный ананас и они были друг у друга. Они и сейчас были, но только будущего перед ними не было. Что она будет делать первого января, Ия даже не представляла, но заботы нашлись, и подкинула их Понтий.

В первый день наступившего года ей принялись звонить знакомые и малознакомые люди. Как сговорившись, они спрашивали, как наша больная, и отчитывались, что сдали деньги Понтию для повторной операции на желудке.

Ия, разыскав Папочкину телефонную книжку, тоже кинулась звонить всем буквам, начиная с А, и говорила одну фразу:

– Здравствуйте! С Новым годом, если позвонит Татьяна Пантелеева, ни в коем случае…

Папочка в новогодние праздники приобрел телесный оттенок и уже не сливался с больничной ветошью, как и полагается тому, кто собирается выехать из реанимации с простыней, натянутой на ноги, а не на лицо. Он энергично вращал глазами, приподнятой бровью отмечал короткие халатики реанимационных медсестер и мучительно соображал, как быть дальше.

Теперь его больше всего беспокоил визит психиатра, ведь на кону стояло разрешение на ношение оружия, которого у него, само собой, отродясь не было, но для работы бумага требовалась. В отличие от истории про харакири.

В выходные, когда начальство не появлялось в больнице, Ию пускали и днем. Тогда она приезжала два раза: в обед и поздно вечером. Было решено преподнести всю историю как несчастный случай: выпила, споткнулась и упала на нож, который взяла в руки, чтобы намазать бутерброд маслом.

Первым слушателем оказался участковый, посетивший Папочку в реанимации. Чтобы проверить впечатление от услышанного и закрепить результат, Ия разыскала его в отделении милиции в тот же вечер.

– Упала на нож, и так десять раз, – хохотнул вихрастый здоровяк с лицом, усыпанным веснушками, и раскрыл папку.

«Уже и папку завели, плохо дело», – охнула про себя Ия.

– Вы мне не верите?

– А вы сами себе верите?

– Верю, потому что иначе она не сможет работать.

– Но вы уже дали другие показания. Вот, посмотрите! – он подвинул к ней подписанную на колене милиционера бумагу, на которой красовался росчерк в половину листа. – Судя по автографу, вы тоже были не очень трезвы.

– Именно, – сказала Ия. – Я вообще ничего не помню и от слов своих отказываюсь.

Она придвинулась ближе к столу и села так, чтобы лучше была видна грудь в глубоком вырезе платья, которое она специально надела. Еще со времен списка с мужскими именами Ия помнила, что чаще всего удостаивалась комплиментов именно эта часть ее тела. Один здоровяк, похожий вот на этого конопатого, описывал пальцем, как циркулем, круги у подножия двух маленьких коричневых пирамид, от чего они становились чуть больше и значительно твердели, и напевал, подражая Розенбауму: «Под солнцем южным, как под грудью у мадам, немного жарко, но до одури приятно».

Декольте, как она считала, было аргументом номер один. Аргументом номер два была бутылка коньяка, вынутая из сумочки.

– Я хочу дать новые показания, – перешла она к цели визита.

– Вы уверены? – спросил он. – Не пожалеете?

– Она больше так не сделает. Но если ее выгонят с работы, все может повториться.

Участковый протянул ей чистый лист бумаги.

– Пишите.

– Что именно?

– То, что вы видели.

Когда показания были обновлены и аккуратно подписанный лист оказался в папке, Ия протянула руку за старым.

– Отдайте, мне так будет спокойнее.

– Вы мне не доверяете? – усмехнулся участковый.

– Я никому не доверяю.

– Правильно делаете, – сказал он. – Но вы же в милиции, а милиции доверять можно.

Взяв со стола лист с прежними показаниями, он тщательно разорвал его, выкинул в мусорную корзину и убрал в ящик стола бутылку коньяка.

– Спасибо, – сказала она. – Надеюсь, мы больше не увидимся.

– Я тоже, – сказал он, старательно глядя мимо декольте. – Если она снова возьмет в руки нож, постарайтесь не упасть на него. У милиции и без вас дел хватает.

Когда закончились дни, отведенные на празднование Нового года, Папочку перевели из реанимации в хирургию. Это было то время, когда первые январские дни в подражание европейским традициям получили статус каникул и были продлены. Но каникулы, как и все заимствования, тут же окрасились национальным колоритом. Те, кто не смог выехать на горнолыжные курорты Швейцарских Альп, их не праздновали, а отмечали, сиречь ставили отметки на память. В хирургии было людно, но не празднично.