Онлайн книга «Женщина и доктор Дрейф»
|
Она вздохнула. — Так, что же я делаю? Этот вопрос заставил ее надолго задуматься, перед тем, как она наконец ответила из глубин пустоты и скуки. — Все это занимает целую вечность: пока напудришь лицо, пока на тебя наденут платье и парик и зашнуруют корсет, так что я теперь более всего сижу на кровати в собственной комнате на верхнем этаже и ем финики в шоколаде и грецкие орехи из ярко-розовой коробочки, в то время, как Пенн читает мне вслух из «Путешествия Гулливера». — Пенн? Образ огромного Гулливера, которого лилипуты приковывают к земле, на мгновение проник в видения женщины. Она все же отогнала его, склонив голову чуть вправо, и продолжала: — Моя компаньонка. Теперь голос ее был пропитан сарказмом. Дрейф никогда не слышал ничего подобного. Сплошная язвительность и ледяной холод! — Почти неземное прелестное создание, господин, молодое, красивое, с бледной, совершенно чистой кожей, покрытой персиковым пушком, кроваво-красными, полными губами, с маленькими, как весенние почки, грудями, с темными, блестящими волосами, с красиво очерченными ушами и огромными черными глазами, моя полная противоположность, господин! Дрейф наморщил лоб и попытался быстро составить себе полную картину всего доселе услышанного, но это было трудно, слишком богатый был материал, слишком многое всплыло за слишком короткое время и в слишком быстром темпе, да еще и записано было красными чернилами, что отвлекало Дрейфа. Поэтому он вынужден был спросить: — Следует ли мне понимать это так, что вы — безобразная? Женщина засмеялась громким, почти торжествующим, но одновременно каким-то пустым смехом: — Безобразная — это не то слово, господин! В описании, которое он вслед за этим услышал, страх смешивался с интересом: — Под париком я почти лысая, господин, остались только небольшие серые пряди, а под толстым слоем белой пудры кожа на лице шершавая, в струпьях, изрытая и красная, потому что в детстве у меня была оспа, господин, я была очень больна, люди подумали, что я умерла, завернули меня в саван, положили в огромную общую могилу сразу за городом, но в последний миг я издала слабый стон, услышав который, моя мать спустилась вниз и заключила меня в объятия, так вот я избежала того, чтобы быть похороненной заживо, ох, я и в самом деле выгляжу чудовищно! Все это она описала очень подробно, а в голосе ее звучало даже какое-то странное облегчение и возбуждение. — Я хилая, и к тому же немного горбатая, я не расту, как следует, и меня можно принять за древнюю старуху, когда я сижу в кровати на верхнем этаже и смотрю в пустоту, поедая финики и орехи, а на самом-то деле мне еще и тридцати не исполнилось, старая-престарая девочка, которую кто-то с интересом рассматривает из другого времени и места в истории! Дрейф записывал так быстро, как только мог, все казалось ему ясным и понятным, только вот последние ее слова он не совсем понял: — Кто-то с интересом рассматривает вас из другого времени и места в истории? Вопрос его звучал так, словно он решал кроссворд: — Кто бы это мог быть? — Та, которая все это пишет, господин, писательница! «Та, которая все это пишет»? «Писательница»? Что она пишет? Какая писательница? Когда? Это же он, Дрейф, все записывал и никто другой, ни до, ни после! Но у него не было времени на этом задерживаться. Женщина уже снова продолжила свой рассказ: — И я очень больна, почти никакая еда во мне не удерживается, Пенн кормит меня какой-то водянистой кашкой, в то время, как гости за столом пожирают жареных уток и заливных поросят. Она некоторое время лежала неподвижно и выглядела вполне собранной, однако лицо ее приобрело зеленоватый оттенок, казалось, что она с отвращением рассматривает что-то внутри себя. — Поросята, свиньи, я скорее умру, чем буду это есть! Последнее прозвучало как воинственный крик, как победный крик. Дрейф пролистал журнал назад. Это, должно быть, уходило корнями в пребывание в монастыре, которое в свою очередь было следствием поедания плода в Раю… Несомненно интересно! Он сделал небольшую пометку на полях. — У-гу, а что вы еще можете добавить, кроме того, что связано с едой, мужчинами и всем прочим? — М-м, а что же еще я могу сказать? Она задумчиво почесала за ухом, где только что сидели яички вшей, слипшиеся в мелкие гроздья. — Это, вообще-то, бесконечно скучное существование, Пенн читает, я все поедаю неизменные орехи и финики, лето проходит, наступает осень, опадают лисья, идет снег, все мы едем в город, а там игры, интриги, в больших дворцах и величественных особняках, где гуляют сквозняки, люди справляют нужду в красивых галереях, где дерьмо лежит мелкими кучками вдоль стен, а вонь от мочи тяжело висит в изящных салонах, люди в несоразмерно больших париках и нарядах тоже отвратительно пахнут потом и застарелой мочой, застывшей в нижнем белье, да, пахнут всеми выделениями тела, которые пытаются заглушить удушающе сильными духами, а я снова больна, теперь у меня чума, и я опять очень медленно умираю, в тяжких муках. В коридоре снова зазвонил дверной колокольчик, но Дрейф так сосредоточенно записывал, что вначале не услышал его, и женщина в своем необычном состоянии тоже не услышала ни звука. Колокольчик успел прозвонить второй, третий и четвертый раз, когда Дрейф, дернувшись от раздражения, отложил ручку и поднял глаза. — Извините меня, барышня, одну секундочку! Он сполз со стула, подошел к двери, встал на цыпочки, открыл ее и исчез в коридоре. |