Книга Миленький ты мой, страница 62 – Мария Метлицкая

Темные волосы, темные глаза. Длинные брови. Между бровями — глубокая складка. Глаза тоже длинные… Странный разрез! Огромные и узковатые — разве такое бывает? На щеках тень от ресниц. Тонкий и нервный нос с чуть заметной горбинкой. И печальные, нервные губы.

Красавица? Да, безусловно. Но не из тех, к кому просто так подойдешь.

Потом я нашла ее портрет — уже после его, Краснопевцева, смерти. И повесила его в кабинете. Иногда захожу и смотрю. И снова жалею ее, эту Лилю… Страшную жизнь она прожила. И что я ревновала тогда? Дурой была потому что! Молодой, бестолковой была…

Я знала, что она из известной семьи — дочь ученого-микробиолога. Мать — поэтесса, из дворян. В двадцатые годы личность известная — подруга Блока и Белого. Стихи писала надрывные, яркие. Блистала красой. Влюблялись в нее отчаянно! Потом с поэзией было покончено, вышла замуж за ученого — человека другого круга. А потом тридцать седьмой. Ученый и поэтесса в разлуке были недолго — сначала взяли его, а через месяц и ее. Девочку Лилю спасла одинокая старая тетка. Кончилось все в одночасье — квартира в Столешниках, дача в Абрамцево. Гости по воскресеньям. Мамины упражнения на фортепьяно. Папины статьи и учебники. Кухарка и истопник — все исчезло, как и не было.

Старая тетка жила в бараке на Преображенке — деревянный дом и сплошная пьянь вокруг. Во двор девочка не выходила. Там ее дразнили и били. Барышня и дочь врагов…

Вот тогда она и начала рисовать. А что еще делать?

В семнадцать — сумасшедший роман с немолодым учителем рисования, преподавателем художественного кружка. Беременность, дочка. Художник сбежал — семья и трое детей. А она осталась с больной тетушкой на руках и дочуркой.

Дальше было художественное училище, где она познакомилась с Краснопевцевым.

Думаю, она его презирала — мужлан, простолюдин, нахрапистый и оглушительно громкий. Но любил — она это чувствовала. Любил и готов был спасать. Поддерживал, покупал дочке игрушки. Привез мешок картошки и сало. Возил к тетке врача. Попросил руки племянницы. Тетка удивилась: в наше время и подобные церемонии?

Заплакала и благословила. А племянница растерялась и вышла из комнаты.

Полночи бродила по улицам. Плакала, думала, жалела себя. Вспоминала родителей. Те, разумеется, не вернулись — сели по пятьдесят восьмой: десять лет без права переписки.

Она понимала, что не любила. Совсем. Но очень устала. Устала бороться и биться… одна. И на следующий день согласилась. Кстати, тогда, в ту ночь, он не ушел из барака на Преображенке. Ждал ее до утра. А увидел — заплакал.

Это все и решило…

Я не любила его, а к ней ревновала! Как такое возможно? Не понимаю. Завидовала, что ли? Не знаю. Лиля эта стояла как тень между нами. Всегда. Он иногда называл меня ее именем. Я обижалась, а он смущаясь, оправдывался: «Лиля, Лида… Какая разница? Почти одно и то же, прости господи!» Знаю, что жили они плохо, ругались, не понимали друг друга. А потом она ему изменила. Влюбилась или назло? Я не знаю. А он не простил — гордыня его была безразмерной. Что говорить, плюнули в душу. Ушел от нее и сделал вид, что забыл.

И еще он понимал, что она талантлива. Куда ему до нее! Он-то пробрался другими путями: комсомол, партия… Пер по лестнице вверх. А как у нас можно сделать карьеру?

Все получилось. Все, о чем он мечтал! Был взят в подмастерье к известному скульптору — все молодые шли в подмастерья. Известный сильно, трагически пил, и снились ему по ночам бюсты усатых вождей. А молодой Краснопевцев был на подхвате — ловкий, здоровый и молодой.

Честный, прямой, бескомпромиссный. Ну и дело пошло. Быстро пошло. Так быстро и лихо, что и сам он обалдел. «Известный» имел большие заказы, важные очень. Ну а тут ученик. Скромный, способный и преданный своему мастеру.

А потом мастера этого ученик сдал — со вздохом и разочарованием: «Нет, с бюстом работал я, вы уж простите!..» Так всем и сказал.

А мастер… Он запил как всегда. Стыд-то какой: всем стало известно…

«Известного» задвинули, а ловкого хлопца продвинули. Так и пошло.

К сорока семи годам Краснопевцев взлетел уже на недосягаемую высоту: народный художник СССР. Действительный член Академии художеств. Заместитель президента Академии художеств. Лауреат нескольких Сталинских премий. Герой Соцтруда. Бессменный депутат Верховного Совета СССР всех созывов…

К этому прилагалась квартира в высотке. Персональная дача. Машина с водителем. Огромная мастерская в двести пятьдесят метров на Верхней Масловке.

Бесконечные выезды за границу. Выездные выставки, включая ЭКСПО, где представлялась советская художественная школа. Постоянные Дни культуры СССР, где он — посол от изобразительного искусства.

Выставки в Манеже, работы в Третьяковке. Ну и напоследок — когда время придет — почетное место на Новодевичьем.

Одинокий, богатый и разведенный Краснопевцев был лакомым куском для многих женщин. А повезло мне! Мне, малоизвестной актрисульке, гоняющейся за эпизодами и выпрашивающей любую, самую глупую и ничтожную роль.

Нищей, запуганной, но довольно красивой. Неизбалованной — да! С приличными корнями и окончательно потерянной и растерянной — это уж точно будет благодарна навек!

Когда мы поженились, он, всемогущий и великий, меня, конечно, «пристроил» — дали мне пару-тройку ролишек в кино. Подключил и прессу: было запущено несколько сладких статей про «новое и яркое открытие».

А после этого он мне сказал:

— Ну что? Наигралась? Потешила самолюбие? И довольно! Будешь теперь только женой! Поняла? Мне одному несподручно, тяжеловато мне одному. Езжу я много и часто. И ты мне, Лида, необходима!

Все, точка. Не обсуждается. И я согласилась…

Про Полинину дочку я не думала. Словно ее и не было. Я ее от себя отторгала. Не хотела ни видеть ее, ни слышать про нее. А она ведь была!

Помню, что на зимние каникулы, когда Поля хотела ее привезти, а я не дала. Зачем мне чужая девочка в моей квартире? Потом она что-то канючила про майские праздники, снова ныла про Мавзолей, Красную площадь и цирк. Что-то про «пару деньков всего» — кажется, так.

А я упорно делала вид, что не слышу. А потом, когда она мне уже надоела, я гаркнула:

— Полина! Как же не стыдно тебе! У Алексея Михайловича без конца скачет давление, а ты со своей Красной площадью! Ну ты совсем ошалела!

Полина Сергеевна вздрогнула, быстро заморгала глазами и тут же притихла. Больше на эту тему разговоров не было.

И вот эта девочка — вернее, уже далеко не девочка — теперь в моем доме. Странно все как-то. Но… всякое в жизни бывает.

И похоже, никого, кроме нее, не волнует моя бесполезная жизнь…

Я сказала ей, что мне надо устраиваться на работу. Она испугалась: «Какая работа, Лида? Вы что? А как же я?»

Испугалась здорово — фиговая актриса, даже скрыть не сумела. Лопочет что-то, глазками хлопает, губки дрожат: «Какая работа, Лида? Не понимаю!..»