Книга Любовный контракт, страница 3 – Александра Джонс

— Я все время борюсь за выживание, Оливия. Мне надоело. Этот бизнес — не для меня. Я устал от попыток свести концы с концами, получить прибыль ради… Ради чего? — спрашиваю я у себя. Я устал от крысиных гонок и от своей язвы. Мы с твоей матерью решили спокойно уехать на нашу виллу на Антибах. Остаток жизни я буду играть в гольф и ходить под парусом — это то, о чем я всегда мечтал! Уважение к деньгам дается человеку долгим и тяжелым трудом, а потом он должен радоваться им, уйдя в отставку, пока не поздно!

Нет, это говорил не ее отец, могущественный повелитель, заядлый трудоголик и поклонник золотого тельца. Оливия почуяла в его словах какую-то раздвоенность.

— Это мама решила, что тебе пора прекратить крысиные гонки, да? Или кто-то еще?

Он застенчиво взглянул на нее.

— Ну, я бы так не сказал…

— Ага! Значит, маме надоело быть соломенной вдовой — я ее за это не виню. Она заслуживает немного чаще видеть возлюбленного супруга после того, как посвятила «Лэмпхаузу» всю свою замужнюю жизнь. Это я могу понять. Но мне непонятно, почему ты хочешь получить деньги Маккензи и сбежать, не думая об остальных? Почему бы не рассмотреть другие предложения? Например, Кландерберри-Хогана, или даже Чарльза Лонгбриджа, или?..

— Потому что никто из них Маккензи в пометки не годится.

Оливия больше не благоговела перед ним, устрашавший ранее отец сильно упал в ее мнении.

— Никогда не думала, что ты из тех, кто может покинуть тонущий корабль, па.

— Вот почему я полагаюсь на тебя, Оливия, как на своего заместителя.

— На меня? — она выглядела озадаченно. — Почему я? А что же Легран?

— Маккензи платят за «Лэмпхауз» семнадцать с половиной миллионов долларов и предоставляют тебе место в Совете директоров. Под твоим руководством мы сохраним свое имя как «Новая компания Лэмпхауз» и свою сущность. Это одно из многих условий контракта «Маккензи — Лэмпхауз», который сейчас утрясают наши адвокаты.

— Ох, нет, нет и нет! — Оливия замерла перед его столом, вцепившись в обтянутую кожей поверхность, потрясенная этим бесстыдным предательством стоимостью в семнадцать с половиной миллионов долларов. — Почему ты предварительно не обсудил все это со мной? Почему воспринимаешь меня как нечто само собой разумеющееся? Почему я не была поставлена в известность насчет твоего решения выйти из игры и посадить меня на тепленькое местечко? До сих пор я была всего лишь младшим партнером — дословно: в нашей фирме, которая всегда была твоей, — мне даже не было места в Совете директоров, в отличие от Легран! Но теперь, поскольку ты этого хочешь, я должна выполнять твою грязную работу — собирать осколки издательства «Лэмпхауз», чтобы его новое знамя победно развевалось во славу клана Маккензи. Нет, папа, так не пойдет! Ты несправедлив ко всем, и прежде всего ко мне.

Ничего не ответив на ее обвинения, он властно заявил:

— Думаю, что именно ты — вполне подходящая личность, чтобы взять «Лэмпхауз» в двадцать первый век, Оливия. Не я и, конечно, не Дейвина Легран. Я слишком старомодный и мне трудно меняться. Я хочу, чтобы ты заняла мое место во главе издательства «Новый Лэмпхауз». Твое положение младшего партнера ничего не значит. Ты — моя дочь и понимаешь в деле не меньше, если не больше, чем любой другой, включая Бэрди Гу! Кто лучше поддержит честь семьи и издательские традиции, чем моя собственная дочь, обученная от и до. Ведь лучший путь во всяком деле — это пройти его от корней до вершины! — закончил он с театральной приподнятостью.

— Я не вчера родилась, па! В тот миг, когда мне придется скрестить шпаги со Стюартом Маккензи — предвижу, что это произойдет в первый же день, когда мы окажемся за столом Совета, — я вылечу вон! Думаешь, они долго будут соблюдать такой контракт? Это Маккензи, не несущие ответственности даже в авторских контрактах? Как ты считаешь, долго я продержусь в такой атмосфере? У «Лэмпхауза» всегда был девиз: «Правда. Верность. Честь». Маккензи, признающие только деньги, опираются на сереньких людишек, которые и не подумают прислушаться к моему «внутреннему голосу» относительно автора или книги, если там не пахнет деньгами для них. Я не смогу работать под таким давлением. И я не желаю пресмыкаться перед компанией нуворишей, которые не умеют толком говорить по-английски, не говоря уже о чтении!

— Тогда, Оливия, тебе придется поискать работу редактора где-нибудь еще. «Лэмпхауз» продан со всеми потрохами, независимо от того, займешь ты место в Совете или нет.

Она не ждала снисхождения. Когда он вне себя, ничто не могло удержать его. В этом была причина и прошлых успехов, и нынешнего падения. Ее отец был слишком нестандартным, слишком «упертым» человеком. Он и в лучшие времена выделялся гордостью и упрямством, а в худшие… Об этом лучше спросить ее мать!

— Тебе решать, па, — сказала Оливия. — Я выхожу из игры. Что ты скажешь остальным служащим в понедельник — твое дело, меня там не будет. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку. Мы как-нибудь пройдем сквозь это, без американских, канадских или даже австралийских долларов. Мы, слава Богу, британцы и находимся здесь подольше, чем любые из них.

— Мы не продержимся, вот в чем дело! Этот бизнес давно стал многонациональным, так что давай думать в нужном направлении. Ты моя козырная карта, Оливия, мое единственное дитя и наследница «Лэмпхауза». С тобой он имеет шанс выжить и войти в следующее тысячелетие; без тебя это еще одна бывшая издательская компания, ждущая конца.

Она остановилась на пороге комнаты Бэрди.

— Отец, это шантаж!

— Возможно, но у меня нет другого выбора. «Лэмпхауз» прижат к стенке. Я надеялся, что нынче вечером ты нас вытащишь из этой ямы с развевающимися знаменами.

— Этим вечером?

— Сегодня презентация великой книги издательства «Маккензи», творения Фэй Ратленд, ты позабыла?

Да, она нарочно позабыла — у нее не было никакого желания принимать приглашение.

— Я же сказала, меня в расчет не брать. Я и в лучшие времена терпеть не могла рекламных трюков, а Фэй Ратленд, королева порно, вообще не писательница. Маккензи используют ее имя, чтобы раскрутить продажи, а ей достается куча баксов за силиконовые имплантанты.

— Ты сделаешь эту единственную вещь для «Лэмпхауза», чтобы на нас смотрели как на фирму, все еще шагающую в ногу с жизнью, а не как на погибающих?

Оливия думала ровно три секунды — она была одной из тех, кто отверг роман Фэй Ратленд «Манхэттен Мицци», написанный «негром», как слишком грязный, слишком непристойный и для «Лэмпхауза» — совершенно непечатный.

— Нет, па, ты пойдешь туда один, или возьми Дейвину, чтобы размахивать флагом перед семнадцатью с половиной миллионами Маккензи. В конце концов, ты ее сделал главным редактором — а ведь она тебе даже не дочь! — И Оливия покинула отцовский кабинет.

Есть вещи, которые принципиальная женщина не может делать. Например, лизать грязные ботинки коварного соблазнителя, в гневе думала Оливия, добираясь на метро домой, в Фулхэм. Она порылась в сумочке, ища ключ от двери, и в это время внутри зазвонил телефон. Звонить могли и ей, и Аманде, девушке, с которой она делила жилье, хотя за каждой сохранялась отдельная квартира.