Онлайн книга «Хэда»
|
– Поворот оверштаг! – командует Колокольцов. Штурман записывает все в журнал. Испытания происходят по всем правилам. Сизов с товарищами кидается к веревкам. Давно и слов таких не слыхали: «Поворот оверштаг!» Словно что-то пробуждается в крови, слышится зов моря, заглушённый, забитый за все эти месяцы труда и напряжения. Втянутый в береговую жизнь, Петруха совсем забыл вольный ветер. Снова слышится команда. Бежишь по вантам наверх. Стоишь на рее. Не на чужом судне, не на «Каролине» и не на «Поухаттане», не на «Янг Америке», на которую пробивались дракой, а на своем корабле! Петруха на рее чувствует себя птицей, вырвавшейся на волю. Ему кажется, что будет легче. Он уйдет в плавание, и все забудется. «Ты, Фуми? – встретил он девушку через день после спуска шхуны. – Вас тоже отпустили сегодня?» – «Петя!» – сказала она. У нее лицо в пятнах и в веснушках. Теперь она служанка при доме и к гостям не выходит. Она беременна. Сын или дочь вырастут здесь у Петрухи? У них ведь потом и не узнаешь! ...В Хосенди пришел Хэйбей и сказал, что к адмиралу. – Войди! – пригласил Пещуров. – Адмирала нет. О тебе был разговор. Накануне Хэйбей попросил Кокоро-сан узнать у Путятина, можно ли показать ему свою работу. Колокольцов передал просьбу. «Ко мне приходил ваш любимец Цуди-сан, говорит, что нарисовал ваш портрет, сделал копию с написанного Михайловым и даренного вами Ябадоо, просит позволения прийти и показать». – «Хэйбей? Я знаю его. Он артист и певец. И художник, оказывается? Песню сочинил про меня, довольно смешную. Пусть придет завтра и принесет». Портрет сделан, как полагает Хэйбей, вполне по-европейски, писан красками на холсте, вставлен в рамку и завернут в чистую материю. Хэйбей отказался открыть свою работу офицерам и сказал, что будет ждать Путятина, покажет только ему. – Пожалуй. Жди! Адмирал опять на испытаниях шхуны. Хэйбей прождал весь день. Наступили сумерки, и дежурный офицер сказал, что ждать больше нечего. – Иди домой, Путятина нет. Мог Путятин уйти совсем? Конечно! Об этом в деревне говорили каждый раз, когда адмирал уходил на испытания. Огорченный Хэйбей забрал свою драгоценность и пошел из храма, когда Пещуров окликнул его: – А ну, все же покажи! Хэйбей решил, что произведение живописи, если адмирала больше в деревне нет, надо показать хотя бы его офицерам. Он убрал тряпку. Портрет в рамке, писан красками. Все молчали удивленно. Под вечер в деревню из Симода снова прибыл со свитой губернатор Накамура и прислал самурая в Хосенди с письмом-приветствием. Ночью адмирал вернулся, а утром в числе других сведений Пещуров сообщил и о портрете, писанном Хэйбеем. – Мне показалось, что сделано весьма порядочно. Хотя вы, Евфимий Васильевич, похожи там на японца. – Копия портрета Михайлова? – Вам надо видеть самому. Получилась своеобразная работа. Я сейчас вызову Хэйбея. – Не надо. Я сам скажу, когда его вызвать. Я не забуду. – Так точно. – Сегодня не до художников. Тяжелый денек! – Шхуна испытана, и теперь я приглашаю вас, Накамура-сама, и вас, Уэкава-сама, выйти вместе со мной на корабле «Хэда» в плавание. Сожалею, что Кавадзи-сама нет с нами. Так сказал Путятин прибывшим в Хосенди гостям. «А он все же не увезет нас в Россию?» – подумал Уэкава и невольно взглянул на Накамура. Тот смутился, видно догадался, но овладел собой; кажется, то же самое подумал. Об этом и вчера говорили, но Накамура категорически отвергал всякие опасения. «Путятину я верю, – сказал он. – Зачем мы им? У них здесь остаются сотни морских солдат. Шхуна берет только десять офицеров и сорок нижних чинов. Губернатор слишком небольшая драгоценность для западных людей. А кого им надо, они, может быть, уже украли и спрятали...» Вчера обо всем потолковали! На борт «Хэды» по трапу поднялись пышно одетые японцы. Матросы оглядывали их насмешливо. Куда они, в плавание разрядились, как чучела! Один важней другого! Такими их на берегу редко увидишь! Колокольцов, не зная почему, зол на всех в эти последние дни. Что-то уж очень плохо на душе и обидно. Открытие страны началось, а мы уйдем, и все будет запечатано, как в несгораемом шкафу! Ну, погодите, я вас сегодня угощу! Шхуна легко вышла под парусами в ворота бухты и, как умное, живое существо, слушалась молодого капитана. Резко переложили руль. Качнуло сильно и сразу закачало на подходившей с океана волне. Никто не уходил с юта, хотя ветер рвал полы халатов, а шляпы приходилось держать обеими руками. Колокольцов приказывал своему кораблю, своему детищу и отраде, заставляя делать чудеса. – Поворот оверштаг! Снова удары волн. Налетел сильный порыв ветра. Брызги обдали лица, волна окатила палубу. Берег далеко, почти не видно... Очень страшно. Вдруг гик, с силой переброшенный с борта на борт, снес с головы Накамура шляпу, и ветер подхватил ее и умчал в море, и тогда уже налетели и запрыгали в волнах шляпы Уэкава, начальника полиции и светских чиновников. – Не стоять под гиком! – заревел в трубу Колокольцов. Гошкевич перевел и попросил всех скорей перейти. ...А на берегу все еще цвели сады и леса, и в бухте так тепло, и так радостно вернуться на твердь. Отпустив гостей, Путятин попросил задержаться Сьозу. При нем говорил с командой и офицерами. Солнце еще не заходило, когда все сошли на берег. Адмирал велел всем отправляться домой, а сам вдвоем со Сьозой свернул в переулок. Шли узкой улицей среди лачуг и садов, через всю деревню, тревожа население. – Хэйбей здесь живет? – спросил Сьоза у женщины, выглянувшей на стук. – Здесь, здесь... Женщина испугалась, увидев Путятина. – Зайдемте к нему, – сказал Евфимий Васильевич. Делать нечего. Неприлично посла вести к артельщику. Неприлично, но можно! Теперь все можно, так Путятин-сама желает, он приказывает! Вошли. В доме переполох, все улеглись на пол в поклонах. Путятин популярнейшее лицо не только в Хэда. Сколько о нем песен, рассказов. Все его рисуют. Путятин пришел! Хэйбей обрадовался, словно явился товарищ, которого он долго ждал. Спохватившись, упал на колени и, кланяясь, простерся на полу, потом вскочил, и опять засияло его узкое, длинное лицо. – А ну, Хэйбей-сан, покажи мне портрет! Путятин смотрел на портрет сумрачно и как бы с неодобрением. Но Хэйбей заметил, что это не жесткий взгляд, а очень грустный, с оттенком доброты. Они, все эти люди, бывают очень добрыми и даже мягкими, не такими, как полагается воину – буси. Адмирал изображен в профиль, лицом похож на японца, а носом на перса или турка. При этом веселый, одну руку заложил в карман жилетки, а другой самодовольно покручивает ус. |