Онлайн книга «Ловец человеков»
|
– Готово. И опять у окна. Опять холод из фортки, дрожат грудь и руки. За окном – ветер шумит, шумит, кружится. Схватывает зубами письмо и бросается с ним в сторону, потом в другую. Качается письмо, как маятник, а он вдали, ветер, замолк, смотрит. Потом схватит письмо и прянет с ним – вверх, и нитка висит, как мертвая, как пустая. – Цело ли письмо? И удастся ли Тифлееву схватить нитку? Ожидание – точно томительный, не перестающий звук. И вдруг подпрыгнули сзади шаги и ударили по рукам – задрожала в них нитка. Тап-тап-тап – около самой камеры. Остановились. Замер весь и закрыл глаза. Ноги длинные-длинные и далеко где-то. Голова громадная и пустая, и внутри падают секунды, как капли: – Два, три четыре… Тихо. – Сорок пять, сорок шесть… И опять в тишине отпечатываются звуки шагов: тап-тап-тап. Все дальше – и стихли. Вздохнул всей грудью, точно вынырнул из воды, глухой и холодной, и глотает свежий воздух. Дрожат еще пальцы и ищут нитки. Опять ветер. Шумит за окном без конца, рвет из рук. Тонет бодрость в светлом, видящем сумраке за окном. И уже отчаяние холодными камнями складывается в душе. И потом, когда все кончено, и лежит он в постели – все еще вглядывается в темноту, и тревожные шорохи стучатся в ушах. Бледнеет уже измученное небо и тают усталые звезды, а он лежит все с широко раскрытыми глазами и неровно бьющимся сердцем. III Будет теперь свидание у Тифлеева только через неделю. Будет свидание и ответ от Лельки. И вся неделя, все дни бегут мимо, незаметные, прозрачные – и сквозь них, как месяц через облака, светит вторник и то, что придет с этим днем. – Что там? Праздник и светлое солнце? Или страдание извивается и немеет? Белов ходил из угла в угол и ни о чем не мог думать. Брал книгу и смотрел в нее – и слова были пустые, прозрачные, точно из стекла: одни буквы, бескровные, неживые, и нет в них образов. Хорошо, что хоть Тифлеев постучал. Постучал – радостно рассказывал: в первой галерее, под его соседом, справа сидит товарищ Фома, арестованный вместе с Беловым, шлет привет и говорит, что скоро повезут Белова на допрос – их уже всех возили. Белов написал письмо Фоме – короткими и сильными словами, полными силы и бодрости. Перечитывал письмо – и было ему странно, что это писал он – тот же самый, что неделю назад жил серый и придавленный. Наутро Тифлеев выстукивал письмо вниз медленно и старательно. И так же медленно стучал потом, что письмо получено и что будет ответ. А потом стоял по целым часам у трубы и не ходил на прогулку, чтобы успеть к вечеру получить ответ от Фомы и передать Белову. И когда Белов нетерпеливо стучал и волновался, Тифлеев говорил ему нежные успокаивающие слова – точно мать. Весь обвеянный теплым, мягко и ласково думал о нем Белов. – Как странно. Он душил человека – такой нежный, ласковый… Бежали мысли – и вдруг застывали на месте, и опять вырастал вторник стеной, молчаливой и загадочной. Что там – за стеной? * * * Весь вторник ждал. Притаившись, ползало за ним что-то невидимое и сторожило своею тенью каждую мысль. И вдруг пожирало все их, и наполняло собою все, и хватало за горло. – А если ее уже нет, Лельки, если и она взята? И долго, томительно звенело в воздухе. До ночи ждал. И только когда поздно ночью дрожащими руками вытянул из отверстия фортки и развернул – поверил, что есть письмо. Письмо от Лельки. Точно во сне. Точно во сне это. Через сотни замков, из темной дождливой ночи пришло оно, маленькое, и прижалось к лицу ласково и тысячи слов обещалось сказать – неслыханно-радостных. – Спасибо, – кричит он Тифлееву. Свечка вспыхнула – и умерло ожидание и его тени. Наполнилась ликованием тишина ночи и засмеялась. «Сергей, дорогой. Бесконечно рада узнать, что вы живы, по крайней мере. Всего можно было ждать. Чего только мы о вас не передумали. Мне больно очень, что никак нельзя помочь вам. Если что нужно – напишите: большим удовольствием будет сделать что-нибудь для вас. Эх, Сергей! Если бы вы знали, какие сейчас у меня мысли в голове… Мир хорош, жизнь хороша… Помните ли вы наши разговоры? И то, что мы с вами говорили о любви. Ну, так вот… До свидания, милый мой учитель диалектики. Л.» Засияли в полутьме и запели мысли. И каждое слово ее, как звезда, поднималось во мраке. Ласково мерцало вдали и манило, недоступное и загадочное. И родились от этих слов и голубыми лучами дрожали новые, светлые мысли. Дышали и жили в полумраке камеры и называли его любимым. Любимым! Снова читал он эти слова, которые уже любил, – и они сливались в один аккорд, огромный, дивный, об одном все пели – как сливаются вместе и поют об одном потемневшее от страсти небо, и истомно замершая вода, и сияющий звуками соловей. Снова читал – и вслушивался в полутени письма и неясный шепот. …Мы с вами говорили о любви. Ну, так вот… – «Ну, так вот». Что это? Что они хотят сказать – эти три маленьких слова? Были они, как закрытые тонким, черным покрывалом: шевелилось под непрозрачным что-то живое и соблазнительное и шептало лукаво. Чудилось там – под покрывалом – горячее, ласкающее, захватывающее дыхание, и хотелось сорвать непрозрачное, черное – и нельзя было. – А конец: милый мой учитель диалектики. Это она о длинных зимних вечерах, о горячих спорах… О, милая! Тушил непослушные мысли – отворачивался нарочно от них, притворялся невидящим. И опять возвращался к ним медленно, понемногу, и опять ласкали его, все разгораясь… А за окном плакала бесконечными слезами непогожая ночь, одинокая, покинутая. Посмотрел туда в окно, на слепое небо, окунулся взглядом в холодную тьму – и неслышно, быстро ушло все куда-то. Достала ночь своими длинными, холодными руками и щупает все, слепая, и радостно заливает огонь, загоревшийся в нем. Хохочет злобно-холодный рассудок – холодный и злой, как ночь. – Как мальчишка – влюбился. Целовал письмо. Глупо как, стыдно! Одичал в тюрьме. И главное, чему радовался? Ну, чему радовался? Откуда выдумал, что она любит? Падает сомнение холодными каплями – хихикающее, торжествующее. Медленно, мучительно разгорается стыд. – Теперь, когда честные умирают, думать об амурах с какой-то девчонкой… Мерзко, позорно? – С какой-то девчонкой? Не смей так про Лельку, славную, хорошую. – Кричало и грозилось издали могучее, молодое, родившееся недавно чувство. |