Книга Ежевичная водка для разбитого сердца, страница 88 – Рафаэль Жермен

– То есть, – сказала я, – ты пришел сюда, чтобы похвалить меня за хорошее поведение и за то, что я наконец-то доросла до тебя.

– Нет… Женевьева.

– Ты пришел оказать мне честь, позвав обратно.

Я чувствовала, как во мне поднимается колоссальная волна лукавства, и совершенно не собиралась ее сдерживать. Напротив, я подкармливала ее моей обидой, моим горем, моим гневом. Боже мой, подумалось мне, как это никто не заметил, до какой степени я еще обижена и зла? Как это я сама ничего не замечала?

– Ты что, не понимаешь, до чего это нагло и самонадеянно? Ты ждешь меня под дверью в час ночи, чтобы сообщить, что, коль скоро я снова верю в себя, я тебе опять интересна. Так вот что я тебе скажу, дорогой. Катись ты к черту.

Я поднялась. Я почти ликовала, и мне хотелось весь остаток ночи кричать ему «катись ты к черту».

– И кстати, да, меня снова зажгли. И не ты, чтоб ты знал. Другой человек.

Я тотчас пожалела о своих словах. Не из-за Флориана, который тоже встал и, казалось, готов был взорваться, но из-за Максима – он-то никак не заслуживал быть впутанным в эту историю и использованным в целях утоления моего желания ранить «бывшего». Острое чувство вины усилило мою злость на Флориана.

– Тебе непременно надо было дать мне понять, что ты вернулся, потому что я это заслужила, да? Ты ведь не придешь просто так и не скажешь: «Я совершил ошибку». Слабо это признать, а?

Я замолчала. Слов хватало, но кончилось дыхание: я пыхтела, как после интенсивной пробежки. Уперев руки в бока, я смотрела на Флориана с вызовом – мне даже смутно хотелось подраться.

– Скажи мне, какой дебил, поняв, что он еще любит женщину, которую бросил, две недели обдумывает свой спич и свои мотивации, прежде чем прийти с ней поговорить? Какой фрик, вместо того чтобы действовать, ищет оправданий своему решению?

– Да я же! – заорал Флориан. – Я!

Я попятилась, потрясенная такой вспышкой со стороны Флориана, никогда не повышавшего голос. Он, похоже, тоже был вне себя.

– Вот такой я, ясно? – продолжал он тише. – Уж извини, что не такой эмоциональный, и непосредственный, и… – он добавил какое-то слово по-немецки, – как твои замечательные друзья, но я переживаю мои бури… здесь. – Он приложил руку к сердцу. – А не… – он неопределенным жестом обвел окрестности, улицу, весь город, – не здесь. И не делай вид, будто ты удивлена и обижена, Женевьева. Ты меня знаешь. Знаешь, как никто.

Мы стояли лицом к лицу на тихой, пустынной улице. Слова и мысли теснились у меня в голове в полнейшем хаосе, в ушах стучало.

– Так нельзя, – сказала я. – Нельзя быть таким рассудительным, да еще излагать мне твои чертовы аргументы. Я на это не куплюсь, ясно? Я. На это. Не куплюсь.

Я вся кипела. Я все же смогла сообразить, что до такой степени обижена еще и потому, что в моих мечтах, в моих жалких, протертых до дыр фантазиях Флориан возвращался ко мне со слезами, мольбами, самобичеванием – а уж никак не спокойно объясняя мне ход своих мыслей. Я махнула рукой, словно хотела стереть то, что оставалось между ним и мной, и начала подниматься по ступенькам к двери. Мне больше нечего было сказать, да и сил не было что-либо говорить, и я боялась расплакаться.

Но я не добралась и до второй ступеньки – Флориан поймал меня за руку и потянул к себе. «Прекрати!» – успела я крикнуть. Но его губы уже накрыли мои, его ладони сжали мое лицо, а мои руки, куда лучше меня знавшие, чего я ждала все это время, обхватили его. Я вся затрепетала, вновь ощутив эти губы, этот язык, эти объятия, которые я знала до тонкостей, но сейчас вкусила их как будто в первый раз. И я устремилась, очертя голову и сердце, в эту вновь обретенную близость. Я хотела раствориться в нем, хотела, чтобы он растворился во мне, – это было мучительно, это было прекрасно.

Флориан держал мое лицо и волосы в своих ладонях и целовал меня с нежностью, которую я помнила, но так давно не ощущала, по крайней мере в его объятиях. От этой мысли я как будто отделилась от своего тела, почти в экстазе, и вдруг увидела себя со стороны, потерявшую голову в объятиях Флориана, и отчетливо сказала себе: «Что ты делаешь, Женевьева?» Наши губы оторвались друг от друга, и я слышала его дыхание, а он целовал мои волосы, висок, лицо, не отпуская меня.

– Подожди, – прошептала я, – подожди… – Я стояла на цыпочках, чтобы дотянуться до него, и теперь снова опустилась на пятки. Мы не размыкали объятий, но мое лицо уткнулось ему в грудь – я слышала, как глухо и очень-очень сильно стучит его сердце. «Я… нет… нет». Я подняла к нему лицо. В его голубых глазах смешались желание, жажда и что-то, похожее на острую боль: он не ожидал, подумалось мне, что это может вот так прекратиться, и растерялся.

– Люблю тебя, – шептал он. – Люблю тебя, люблю, люблю, люблю…

Он, наверно, так бы и продолжал, если бы я не крикнула: «Замолчи!», заставив его отпрянуть. Он все еще держал меня, но только ладонями, и я резким движением стряхнула их.

– Ты ушел, Флориан, ты меня… ты рассек меня надвое, ты разбил мне сердце, ты… ты хоть представляешь, что мне пришлось из-за тебя пережить? – Мне вдруг стало очень важно, чтобы он узнал о моих страданиях. – Ты меня… бросил. Ты. Из-за… – Мне вспомнилась чертова хипстерша. – А где твоя подружка?

– Там все кончено. Кончено, Женевьева. Была только ты.

– Ну, нет, была не только я! Была она! Еще как была! Я ее видела, помнишь? Она была вполне реальна, уж я знаю!

– Она ушла. Это была ошибка.

Я не знала толком, подразумевает ли он под «ошибкой» чертову хипстершу, с которой я вдруг ощутила некоторую солидарность, или то, что он бросил меня. «Флориан, ты не можешь…» Не можешь – что? Я даже не знала, как закончить фразу. Бросить меня и вернуть? Так играть с чужими сердцами? И рыбку съесть, и на дерево влезть? Причинить мне такую боль и явиться как ни в чем не бывало? Я уже не знала, хочу ли мести, извинений или просто все забыть.

– Ты не можешь, – только и повторила я. Каждое слово, каждый слог стоили мне невероятных усилий. Он шагнул ко мне, но я подняла руку, на этот раз достаточно властно, чтобы не дать ему подойти.

– Женевьева…

– Ты меня… разрушил, Флориан. РАЗРУШИЛ, понимаешь?

Я била себя в грудь, глядя ему прямо в глаза, – я видела, как больно ранит его это слово «разрушил». Он был так красив, я так любила его столько лет и так ждала все эти месяцы, что чуть было не бросилась ему на шею, чтобы забыть все в его объятиях, но мой страх, вдруг поняла я, был еще больше моего желания.

– Я не могу себе этого позволить, – сказала я, показав рукой на него и на себя.

– Но я тебя люблю.

– Что ты себе думал, Флориан? Что можешь вот так запросто явиться сюда, после того как столько месяцев… терзал меня, сказать «люблю» – и я вернусь? Потому что ты такой весь из себя?

Он моргнул, и я поняла, что именно так он и думал.