Онлайн книга «Пистолет»
Сейчас, думаю, встанет, ко мне шагнет… лапать будет… Встал. И шагнул – от меня. К двери. Я не останавливала уже. Иди, кролик, иди. Беги… Перед самой дверью оглянулся. Глаза такие… как мальки в реке, играют. Говорит: а можно, я к тебе приходить буду? Вот так все это и началось. Сначала Бес приходил. Играл, пел, курил… Спал, пьяный. Проспится – что-то пишет на клочках бумаги, в карманы прячет. Иногда бумагу по полу разбросает, я подбираю, складываю. Еду ему сготовлю, покормлю. Надо же спасителя своего кормить иногда, ха, ха. Потом стал с дружком своим приходить. С Культпросветом. Ну, это кликуха такая. По-нормальному его зовут Илюшка. Они мне компьютер приволокли. Старый. Может, даже с помойки. Экран пылает, буковки прыгают! Живем! Как белые люди! Я им еду готовлю. Они иногда сами жратву приносят. Короче – коммуна. Настал день такой… Я им говорю: что вы туда-сюда мотаетесь, оставайтесь, типа, ночевать! Жить, что ли, переспрашивают? И ржут, будто я что смешное сказала. «Да, жить!» – зло ору. «А разве мы не живем?!» – как кони, ржут они. Бесу отнюдь не шестнадцать оказалось. Это он просто так молодо выглядит. Юно слишком. Худенький, стройненький очень. А так ему – двадцать один. А Культпросвету – двадцать два. На год старше. Меня они не пытали никогда, сколько мне лет и на сколько я их старше. Старше, младше! Херня все это. Главное – человек живой или мертвый. Вот это – главное. А потом пришел Гришка. А потом появился Паук. А потом, однажды ночью, с улицы принесли Белого. Всего избитого. А потом появился Кузя, в черном костюме, с тросточкой, как Черчилль какой-то. Хромал. Ножка забинтована. Вывихнул, в гипсе была. Как ножка поправилась – вместо костюма – в камуфляже пришел. Я гляжу: ну ничего бицепсы у парня, если надо, хорошо задвинет. А так – ну просто маменькин сынок, английский лорд. Что они делали все вместе, мои пацаны? А ничего. Жили. Дружили. Курили. Пили. Пели. Сочиняли. Влюблялись. Бросали. Они были молодые, да. Молодые. Сколько они еще пробудут молодые? Я что, предсказываю будущее, что ли? Ну, как наш супчик? О-о! Как пахнет! Ресторан «Прага» просто отдыхает! Кузенька, открой, пожалуйста, водочку. И налей мне ма-аленькую, ма-аленькую рюмочку. И знаешь – в холодильнике лежит старый, ма-аленький, завалященький… огурчик. Ты его – на тарелочку, да и порежь. И посоли, посоли, не забудь! А я – рюмки достану. Расставлю. Паук, скумбрию порезал? Ты, хирург долбаный… Ну что, пацаны? Мы больше никого не ждем?! Тарелки… бац-бац-бац! Все на столе! Разлива-а-а-ай! Ржаной хлебец, ноздреватый… Это я в «Спаре» купила… Ну что, за что пьем? За меня-а-а-а?! Да ну вас в жопу, пацаны! При чем тут я? При чем тут… Что, уже выпили? Без меня? Ах вы… …а-а-а-ах… Х-ха-а-а-а… …отлично. Отличная водка. …водка бывает или хорошей, или очень хорошей. Плохой не бывает. …и что? Что? Что вы думаете про жизнь? …я думаю про нее, что она – о-о-очень, о-о-очень ма-аленькая… …потому что Бес однажды принес мне справку. Из больницы. И там у него черным по белому написано было: гепатит. А что это за хрень такая, гепатит, я его спрашиваю. А он мне говорит: если я буду вести неправильный образ жизни, я скоро загнусь. И снова ржет, как конь. И зубы, гляди-ка, как лошадиные! Белые и длинные! Я понимаю, сказала я, ты только его и ведешь, этот самый образ. А если бросить пить? И курить? Нет, это невозможно, говорит он. Невозможно! Не смогу! Очень, говорит, я все это люблю. И вообще – жить люблю. А что за жизнь без удовольствий? Жизнь и так короткая. В ней надо все время наслаждаться. А иначе и жить незачем. Хорошо, говорю я ему, будем наслаждаться! Будем пить, гулять, влюбляться! И гляжу на него. И у меня вдруг так горячо внутри стало. Будто кто меня изнутри кипятком облил. А он – покраснел. «Влюбляться, – шепчет, – влюбляться… У меня, – говорит, – Кэт, девушка есть… Она – моя будущая жена…» Хорошо, говорю, что ты так в этом уверен. А у самой слезы в глазах. И вот-вот вытекут. И потекут по щекам. Дура, говорю себе, дура, дура, дура… Он же пацан, пацан, пацан… И он как шагнет ко мне. Как обнимет меня. И над затылком своим слышу его голос, глухой, будто он в подушку говорит: я знаю, знаю, Кэт, что ты меня… И целует меня в затылок. Я же ниже его ростом. В шею целует. Так смешно, сверху и сзади. А я стою, как кенгуру, лапки к животу прижала. Больно, смешно, грустно, обжигающе. Ничего не сделаешь. И я, дура, дура, дура, я взяла – да обняла его. А что мне еще оставалось делать? И он опять меня на руки схватил. Как тогда, на мосту. Как мы оказались на диване – не помню. Помню, как я расстегнула его рубашку и губами ощупывала его худенькое, смуглое тело. А он хохотал беззвучно. И гладил меня по щекам, по волосам. А потом губы мои нашел. И присосался. Мы уже голые были, и он уже был во мне, и я обнимала его ногами, когда в замке затрещал ключ. Я вся холодным потом покрылась. Думала: блин, хозяйка! И потом догадалась: нет. Я ж у моего старика ключ от своей хаты так и не забрала. И точно, старикан мой входит. И видит нас – голых – слились – друг в друга стучимся – рвемся друг в друга – на диване с продавленными пружинами; и пружины стонут, а Бес не видит ничего, не слышит, как оглох, стучит в меня молотом, не останавливается. Старик встал, как вкопанный. Бес во мне, лежит к нему затылком, не видит. Двигается. Целует меня за ухом. Целует мне подбородок задранный. Я гляжу на старикана. Он смотрит. Бес извивается на мне. Я его ногами нагло охватываю, крепко. Гляжу – глаза в глаза – на старикана. Глазами кричу: ты, сволочь сраная! Ты бросил меня! У тебя семья! У тебя дворец, весь в золоте и фарфоре и лепнине! У тебя дочки-сыновья в Гарвардах! Собачек золочеными расческами бонны чешут! А у меня – вот грязный подвал на Гребешке! Но я счастливей тебя! Я! Свободна! Я! Свободна! Я… И я кричу Бесу в ухо: «Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю…» Старикан не уходит, смотрит. И тут Бес спиной голой что-то чует. И поворачивает голову. И вывернутым из-под моего локтя лицом – смотрит – и видит. |