Онлайн книга «Ярмарка»
Старик замолчал. Мария терпеливо ждала. Ее руки делали свою работу: наливали заварку, лили в чашку кипяток, накладывали варенье в старую, как Матвеев, битую розетку. – Ну что?.. что вокруг вас… – Горит! Все горит! Дом наш – горит! Полыхает! Стены рушатся… Искры – стеной встают… Огненный ливень! Пламя летит… опаляет! Волосы на мне – уже горят! И я ору недуром! И качусь колобком вниз по лестнице! И… Мороз пошел у Марии по спине. Рассказ об этом сне, такой настоящий, такой жаркий… – Ну? – И выкатываюсь на снег! А дом наш – как факел! Огнем охвачен! Горит, горит мое жилье! Горят милые, бедные бревнышки наши! – Старик хлюпнул носом, утер лицо ладонью. – Костром пылает! Искры, как зерна, летят… Ночь… И я стою рядом с пожаром, с домом нашим горящим… и плачу, и так кричу страшно, что глотку криком разрывает! Ведь это последний дом мой горит… жизнь, вся жизнь моя горит и сгорает! На-все-гда… Он взял чашку в обе руки, наклонил над ней трясущуюся голову. По его лицу шли волны ужаса. Да, он боится. Он очень боится смерти. Он, не боявшийся смерти в бою. В тюрьме отсидевший. Детей и внуков – похоронивший. Его пальцы искали и не находили сигарету, спичку. Его легкие просили глотка дыма. Глотка – забвенья. – Василий Гаврилы-ыч… ну что вы! – бордо выкрикнула Мария и обняла старика за дрожащие плечи. – Вы знаете, к чему пожар снится? А? – Не-е-е-ет… Он привалился медным морщинистым лбом к ее круглому, как яблоко, плечу. – К деньгам, вот к чему! Прибыль будет у вас, прибыль! Она врала или говорила ему правду? Откуда она это взяла? Она никогда никаких сонников не читала. Слепые глаза повелись вниз, вбок. Слепые глаза искали ее руки. Ее глаза. Искали и не находили. Она сама нашла руками его руки, сжала. Нашла губами его сморщенную, как кожица яблока в ее варенье, щеку. – Василий Гаврилыч, давайте, я вас сосватаю! Он нашел невидящей, колышущейся рукой ее щеку, погладил. – Кто невеста?.. Ты, Машер?.. Я согласен. – Нет. Лида. Она одна… и вы один. Вам будет тепло вместе. – Лида?.. Ох, Лида… Ах-ха-ха-ха!.. ну, насмешила… – Я серьезно. Старик облокотился на стол. Его лицо внезапно помолодело, заслонилось седой метелью давних, безумных лет. – Спасибо тебе, Машер. Меня так давно не сватали. Ни за кого. Я уж забыл, как это бывает. Когда старик Матвеев напился чаю, успокоился и ушел восвояси, Мария наготовила бутербродов, прихватила пачку печенья, пару яблок, сложила все в кулек, накинула куртку и пошла в гости в шестую квартиру. На втором этаже, в квартире № 6, под дырявой крышей, жил бродяга. Его звали Пушкин. Никто не знал, настоящая это фамилия или прозвище такое. Имени у него не было. Пушкин – и все. Она остановилась перед дверью. В двери тоже зияли дыры. Из дыр дул ветер. «Окна открыты… или разбиты», – догадалась Мария. Нажала на звонок. Звонок не работал. Она постучала – сначала кулаком, потом ногой. За дверью заскребся будто кот. – Эй, Пушкин, – тихо, но внятно сказала Мария, – я тебе поесть принесла. Дверь испуганно, на щелочку, приоткрылась. Пушкин увидел Марию и отворил дверь пошире. – Лапуся… Лапуся… Нас еще не ломают?.. – Нет еще, Пушкин. Не ломают. Живи. Вот тебе гостинчик. Она протянула бродяге кулек. Он схватил его жадно, цепко. – Ешь. Только кошек больше не лови, не ешь. – Лапуся… Кошки, дряни… они грязь разносят, я атмосфэ-э-эру очищаю… – Кошки бывают лучше людей, Пушкин. Ну все, я пошла. Мария попятилась от вонючей двери. За дверью свисали дырявые тряпки и валились с потолка гнилые доски; за дверью жила и умирала чужая жизнь, до которой никому, кроме нее, не было дела. Одна жизнь – из бездны жизней. И она тоже уйдет в бездну смерти. Но, пока Пушкин жив, он хочет жрать! – А что тут?.. О-о-о-о, колбаска… Он все еще стоял на пороге, провожал Марию жадными глазами, двумя огоньками гнилушек в разломанном пне. Мария шагнула на ступеньку. – И яблочки… Мария шагнула на другую. – А хлебец-то свежий!.. Еще вниз шагнула. – И печеньице, епть!.. Она ступала вниз, все вниз и вниз. По лицу текло соленое, горькое. 2 Сон старика Матвеева сбылся скоро и страшно. Ночью запахло горелым. Мария вскочила, втянула носом странную, опасную гарь. Кинулась в комнату к Петру. – Петь, а Петь… Как ты?.. – М-м-м-м-м-а-а-а-а… Что разбудила… – Петя, если можешь, встань. Мы, кажется, горим. Она кинулась к окну. И – отшатнулась. Огромное, гудящее рыжее пламя крепко обняло, плотно охватило, грызло угол дома. Красное зарево металось по потолку, по стенам. Марию прошиб ледяной пот. – Быстро одевайся… Самое необходимое – в сумки… Она уже заталкивала в сумку пожитки. Петр встал, застонал от боли в избитом теле. Шарахался по комнате. Забежал в кухню. – Мама, погоди… Может, пожарку… – Я стариков разбужу! Метнулась в подъезд. Огонь плясал на лестничной клетке. «Что это?! Мог плиту Пушкин горящую оставить. Газ мог рвануть! Старик Матвеев – он же курильщик – мог окурок на плинтус бросить… Все что угодно!» Мария затарахатела в дверь к старухе Лиде. «Не слышит, проклятье, не слышит. Она же сгорит!» Пока она стучала к старику Матвееву – Лидина дверь завизжала. – Батюшки!.. батюшки… – Скорее, Лида, скорее! Одевайся теплее! Шубу! Бери теплые вещи! В сумку! Матвеев не открывал. «Дверь высадить, что ли?! Такую дверь только ткни…» Она и ткнула: плечом нажала. И дверь подалась. Открыта была. «Спит с открытой дверью: смерти боится. Или, наоборот, ждет: приходи когда захочешь». И старик Матвеев твердо вышел навстречу Марии в белых, как степной снег, кальсонах. Высокий, длинный, как жердь. Кавалерист. Старый лагерник. – Что, Машер, что?!.. – Все сбылось, Василий Гаврилыч! – прокричала она ему в лицо. И он улыбнулся бешено, светло. |