Онлайн книга «Ярмарка»
Второй этаж был весь в огне. Мария стояла на лестнице. Дико, хрипло кричала в огонь: – Пушкин! Пушкин! Огонь трещал и гудел, рвал красными зубами черный воздух. Мария слетела по лестнице – пламя на глазах съедало деревянные гнилые ступени. Огонь опалил ей волосы и ресницы. Она выбежала в снежный двор, и Петя дрожащими руками нахлобучил ей ее зимнюю вязаную шапку на затылок. Во дворе уже прыгали на снегу жильцы. Они прыгали, рыдали, ругались, выкрикивали что-то снегам, небу. Волокли от крыльца нищие вещи. Старуха Лида мелко, будто солила себя птичьей щепотью, крестилась. Они, жильцы, стояли во дворе и глядели, как горит их дом. Как их жизнь горит. Когда приехала пожарная машина, полдома сгорело. Старик Матвеев, в мохнатой овчинной шубе поверх кальсон и бязевой ночной рубахи, белыми слепыми, сумасшедшими глазами крестил черные обгорелые доски. «Прибыль… прибыль…» – шептал он. Густая пена хлестала из змеиных грязных шлангов. Мария слушала, как музыку, густой мат парней-пожарников. – Подожгли! Уже который дом в округе… – И ничего им за это не будет, сволочам! «Как – подожгли? Кто – поджег?» Слова обожгли ночной, обезумевший мозг и растаяли в белом пламени легкой метели. Люди бессильно, потерянно стояли на снегу, кто – успев напялить сапоги, тапки, кто – босиком, в наспех накинутых пальто, в старых, траченных молью шубах, стояли и плакали, глядя на злую пляску огня в черной, беззвездной зимней ночи. Во дворе чернели черепахами старые сараи. Там хранили негодные шкафы; велосипеды без спиц и без руля; изломанные холодильники; подгнившие дрова; древнюю мебель; пустые банки и иную тару. Но не будешь же жить в сарае! А где будешь жить? Зимой, в морозы? Сгорел почти весь дом. Остался – от него – огрызок. Угол, где ее, Марии, жилье. Теперь все они, все бездомные, будут жить у них? Варенье, варенье мое, и ты не сгорело… Жженый сахар, райские яблочки… Жители вытащили из сараев дрова, отыскали пилу, распилили шкафы, подожгли их. Устроили костер. Грели руки. Приседали у огня; грелись. Снова плакали. Их немного было, жильцов. В доме было всего восемь квартир. Огонь убивает, и огонь спасает. Они смотрели на костер, на черные доски и пепел, на поземку, обвивающую ноги, друг на друга. В мокрые, кривые от отчаянья, холодные, бледные лица друг друга смотрели они. – Мама, как все быстро… – сказал Петр, кусая губы. И правда, как все быстро, подумала изумленно она. Подожгли! Пожарные сказали – дом подожгли. Кто? Зачем? – Да вить известно, зачем! – крикнула сквозь рыдания старуха Лида. – Штобы выселить нас, мусор человечий! Куда угодно! А тут… земля освободится!.. и они, богатеи, роскошный домище себе отгрохают… И будут, как цари!.. – Цари, – глухо, тихо сказал старик Матвеев. – Вот они, наши новые цари. А мы – их новые рабы. И захохотал – тихо, страшно, безумно. Мария грела руки дыханьем. У них сгорела кухня и столовая. Осталась жива кладовка и Петина спаленка. Ванна на чугунных лапах – жива… Старый чугунный лев… Рукавицы, ее дворницкие рукавицы. Они живы, не сгорели. Они там, в кладовке. И ее метлы. И ее лопаты. Она завтра выйдет на работу. До шести утра еще сколько там? А, еще два часа. И – ни одной звезды на небе. – Пушкин пропал, – сказала Мария одними губами. Петр услышал. Ежился на ветру, засовывал пальцы под обшлага «косухи». – Сгорел, – бросил, как плюнул окурок на снег. 3 Кулак сжался, косточки выпялились из кулака, и кулак громко, неробко постучал в дверь кабинета. – Да! – раздался гнусавый голос. Голос звучал так: «К черту подите». Мария шагнула в кабинет, как в клетку с хищниками. Быстро обежала пространство глазами. Нет, опасности вроде нет. Не нападут. Она впервые в жизни была в кабинете, где сидели власти. – Здравствуйте, – сказала Мария. Ей не ответили. – У меня письмо, – сказала Мария и протянула руку с бумагой. – Передать… мэру. Густо накрашенная женщина за столом даже не повела головой в ее сторону. За другим столом тоже сидела женщина. Мария покосилась на нее. Вторая дама копалась в бумагах. Похоже, обеим дамам дела не было до Марии. – Извините, – сказала Мария, повысив голос. Ей захотелось скомкать в кулаке письмо. – Что вы кричите? – сказала первая дама, не поднимая головы. – Потише. – Возьмите письмо, и я уйду, – сказала Мария очень тихо. Нить оборвалась внутри, и она поняла: ничего тут не выйдет. Первая дама подняла пышноволосую голову, крашеная копна дрогнула. Мария поразилась тому, как зазывно, первобытно размалевано уже стареющее, в морщинах, толстое, надменное лицо. «Не лицо, а рожа. Лицо – зеркало чего? Сердца? Матки ее? Тогда она проститутка». Дама небрежно протянула толстую руку, не глядя на Марию. Пухлые пальцы унизаны перстнями. Золотыми, с крупными кабошонами. Как у торговки на рынке. Попугайский, крючком, нос дамы брезгливо дрогнул; жирный подбородок тоже дрогнул, без слов говоря: ох и надоели всякие! Мария опустила руку с письмом. – Давайте посмотрим друг на друга, – сказала она так же тихо. И тогда крючконосая дама перевела глаза на Марию. Густо намазанный кроваво-алой помадой рот раскрылся. Язык задрожал в нем языком пламени. Спокойно, говорила себе Мария, стоять, не упасть. Ей стало страшно и смешно. Глаза первой дамы походили на два белых бурава. Они просверлили Марию до костей. – Давайте ваше письмо, – проронила дама надменно, как царица. – Что у вас? – У нас дом сгорел. Мария переступила с ноги на ногу. В кабинете стояли два мягких, обитых тонкой кожей, просторных дивана. Сесть ей не предлагали. – Дом сгорел? – Дама зевнула, даже не прикрыв рот ладонью. Ее зубы блестели, как лакированные. – Давайте письмо сюда, что вы ждете! Мария шагнула ближе и положила письмо на стол. – Здесь подписи всех жильцов, – сказала Мария. Она опять пыталась поймать глазами глаза первой дамы. – Хорошо. Я передам, – лениво сказала дама и рассеянно передвинула бумаги на столе. Мария стояла, молчала, ждала. Первая дама снова норовисто, но уже не лениво-кокетливо, а гневно, рассерженно вскинула голову-копну. |