Онлайн книга «Ярмарка»
Голые ноги нашаривают тапочки. Голые, очень гладкие ноги. Как целлулоидные. И колени перламутрово блестят. И ногти на ногах тоже перламутрово блестят. И ногти на руках тоже перламутрово, нагло блестят. И пальцы нагло вынимают из-под белого махрового халата грудь, и так же нагло, зазывно, возбуждающе мнут, теребят сосок. Сам сосок и кожа вокруг соска выкрашена золотистой краской. Вроде как сусальным золотом. Красивая девка, сидя на диване с ногами, теребит себе сосок, говорит по телефону и, слегка просунув язык между фарфорово-белыми зубами, нагло, заинтересованно рассматривает себя в зеркало. Поднимает голую ногу. Пола короткого халата ползет вверх. Под халатом трусиков нет. Есть голый живот и голый бритый треугольник над темно-розовой щелью. Девица слегка отставляет ногу, отводит вбок. В зеркале – отражение ее бритой письки. Девка облизывает кончиком языка перламутровые губы и откровенно, хулиганя, изгибаясь на диване перед зеркалом, любуется собой. – Ну кого, кого!.. Догадайся с трех раз… Девка засовывает себе в раскрывшуюся розовую щель палец. Хихикает. Подмигивает в зеркало сама себе. – Ну давай, давай… Давай… Прижимает трубку к уху плечом. Освободилась другая рука. Девка ласкает одной рукой себе грудь, другой – вздрагивающий низ живота. Махровый пояс халата развязывается, скользя. Девка лежит на диване в распахнутом халате, как нагая богиня на белом кварцевом песке, на берегу моря. И правда, обивка дивана густо-синяя, как море в грозу. – Ну, еп твою мать!.. какая же ты глупая, Диди… Колени торчат вверх. Ступни ракушкой повернуты друг к дружке. Палец погружается все глубже. На щеках – румянец. Видно, как ей хорошо и озорно. Она кричит в трубку: – Ну да! Да! Все-таки – да! – да! – это был он! Он! И – воркует: – Ви-и-и-итас, мон ами… Виту-у-усик… Голый круглый гладкий зад слегка приподнимается над диваном. Девка выгибается, ложится затылком на вышитую жемчугом подушечку. – Ха-ха-ха-ха-ха! – громко хохочет. Палец гладит увлажненную кожу все чаще, дрожит. Кончик языка дрожит между белыми зубами. – А-а-а-а-а… Да-а-а-а-а… Зубы прикусывают нижнюю, чуть оттопыренную, блестящую перламутром толстенькую губу. – Ха-ха-ха-ха!.. Дверь неслышно распахивается. На пороге – с серебряным подносом в руках – лакей. У лакея глупое, изумленное и смущенное лицо, покрытое модной трехдневной щетиной. Он изо всех сил старается не смотреть на полуголую девицу, ласкающую себя, и старается не уронить поднос. – Кх-х-хм… Девица закидывает голову. Продолжает хохотать, как безумная. Слов нет – уже один хохот остался. – Ах-ха-ха-ха-ха-ха!.. ха, ха, ха… Лакей переступает с ноги на ногу – и все-таки, бедный, неловкий, наклоняет поднос, и с него на пол, на навощенный цветной паркет, летят – фарфоровая чашечка, и коричневая жижа кофе брызгает на белый халат фарфоровое блюдце с тигровыми креветками бокал шампанского бельгийский черный горький шоколад, без сахара блюдо с лобстером блюдо с греческим салатом стакан богемского стекла с соком гвайябы – летят, летят, разлетаются, брызгают, разбиваются, мешаются, катятся, падают, исчезают, исчезают, исчеза-а-а-а-а… – …а-а-а-а-а!.. Лакей, с голым подносом в дрожащих, как у маразматика, руках, стоит и смотрит, как красивая девица, его богатая хозяйка, лежа на диване и пьяно, хрипло смеясь в телефонную трубку, вкусно и долго кончает, бесстыдно раскинув белые ноги на синем диване. Он хочет уйти. – Пока, дорогая! – весело кричит в трубку его хозяйка. Уйти ему не удается. – Стой! – кричит хозяйка ему в спину. Он встает в дверях, как вкопанный. Девка глядит влажными, зверино блестящими после оргазма глазами на сдохшее великолепие ее завтрака, разбившегося об пол. – Ты, – говорит она вполпридыхания, удивленно. – Ты!.. спятил?.. Это все – ты сделал?.. Она говорит тихо. Слишком тихо. Лакей медленно поворачивается к ней лицом. – Вы меня рассчитаете? – так же тихо спрашивает бедняга. Девица прищелкивает пальцами и пальцами же зовет лакея к себе: сюда, иди сюда, ближе. Он подходит осторожно, будто босиком по горящим углям идет. На лице его мука написана. Он неотрывно глядит на нагую, влажную, темно-розовую щель, вывернутую будто бы ему навстречу. А то кому же?! Девица шире раскидывает ноги. Жестом показывает лакею: на колени! И он опускается на колени. «Ближе», – показывают ему щелкающие пальцы. И он ползет на коленях ближе. «Еще ближе». И он понимает, что от него хотят. И лицо его летит, как камень, вниз – и губы летят и язык летит и язык движется и дрожит тошнотворно и голодно и подбородок во влажное, горячее окунается и глаза, слепые, и ноздри, зрячие, резко ударенные рыбьим запахом, душком разрезанной надвое селедки, падают, падают, падают – – а потом лицо падает еще ниже, не понимая, кто и зачем ему разбиться приказал; и губы начинают собирать с пола, вместе с пылинками, с крохами мусора, с гладкого паркета, и язык – вылизывать, и глотка – глотать и есть, есть, есть, глотать и глотать, лизать и слизывать всю эту еду. Всю ее еду. Всю еду – с пола, униженно, ползая на коленях, на животе; нагнув башку, как собака. Иначе его рассчитают. Иначе он лишится больших денег. Он это место с таким трудом получил. С болью. С кровью. И слышит он дикий, веселый, сытый смех над собой: – А-ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха! И поднимает грязное, в пыли, масле, майонезе, потеках кофе и сока лицо. И тоже натужно, вторя, подобострастно, угождая, смеется: – Ха-ха-ха! Ха-ха… ха… А душа-то плачет. |