Онлайн книга «Великий раскол»
|
– А что есть «оптиме»? – удивленно спросила царевна. – «Оптиме» есть велия похвала римская, сиречь «преизряднейшее», «препохвальнейшее», изряднее чего быть не может. – А что есть «верты», учителю? – снова спросила любознательная ученица. – «Верты» суть множественное число, по грамматикии, от «верта», а «верта» есть мать и сестра «вертограда»: попросту «верта» есть сад. – А что есть «штука»? – «Штука» есть слово польское и украинское и равносильно слову «художество». Царевна глянула в окно и улыбнулась. – Государь батюшка вышел на смотр, – сказала она, продолжая весело улыбаться. – А бояре-те, бояре как земно кланяются головами в песок, красны, что раки, пыхтят, как… Она совсем рассмеялась. Тонкая улыбка змейкой пробежала по губам и глазам Симеона Полоцкого. – Усердие свое великому государю являют, – заметил он скромно. – Ах! Дьяк Алмаз Иванов уже тринадцатый поклон кладет, – снова засмеялась царевна, – кувыркается… – Он легонький, худ гораздо, ему не тяжело, – пояснил Симеон. – Ах! А князь Трубецкой, Алексей Никитич, с земли не может подняться… ах! – Тучен он и стар гораздо… – Ево поднимают князь Юрье Ромодановской да Ртищев Федор… ах, подняли! Подняли! Государь батюшка смеется… руку жалует… Царевна вспомнила, что она отвлекается от «урка», и зарделась… потом отвернулась от окна, чтоб не соблазняться «кувырканьями» бояр. Симеон Полоцкий понял это. – А коликогуба есть арифметикия, царевна Премудрость? – с ласковою улыбкою спросил он. – Арифметикия есть сугуба. – Изрядно… А каково есть арифметикиино первой части последствие? – Арифметикиино последствие гласит сице: О, Любезнейшая прочитателько, Буди о Христе ты снисателька, Да в науке сей будешь свершенна И везде у всех добре почтенна. Но еще молю тя потщися, Прочих частей изучися, В них же охотно ся понуди, В политикии всей свершенна буди, Да будешь почтена всеконечно И увенчана от всех венечно. – Оптиме! Сугубо и трегубо! Оптиме! – поощрял учитель. Царевна вдруг засмеялась, да так детски искренно и звонко, что даже Алексей Михайлович, занятый важным государственным делом, счетом земных поклонов своих бояр и других сановников, оглянулся на терем царевны и добродушно улыбнулся… – Батюшка государь сюда смотрит и смеется, – сказала царевна и быстро спряталась за полог, словно вспугнутая птичка. – Великий государь любит тебя, царевна, паче всех, – серьезно заметил Полоцкий. – А я, ах, я батюшку государя таково крепко люблю, таково крепко!.. А однова он говорил мне, что когда ево царевичем заставляли уроки учить, так повсядень велели прочитовать «Похвалу розге»… А «Похвала розге», батюшка сказывал, такова: Розгою дух святой детище бити велит, Розга убо ниже мало здравия вредит… Она снова засмеялась… Симеон, позвякивая четками, ласково смотрел на нее и улыбался… – А дальше батюшка сказывал тако: Благослови, Боже, оные леса, Иже розги добрые родят на детские телеса, Да будут благословенны и оные златые времена, Егда убо секут розгами людские рамена… – Ныне сему не учат, – заметил Симеон, когда царевна кончила. – А комидийным действам учат? – наивно спросила юная царевна. – Ах, как оные действа хороши, зело хороши! Симеон Полоцкий скромно потупился, и даже немножко как бы румянец показался на его бледном, бесцветном лице. – А ты, царевна, видела их? – спросил он, немного подумав. – Одним глазком видела, когда у батюшки в палатах оные действа показывали… Я из-за полога смотрела… Таково хорошо!.. Выходит это Навуходоносор, царь гордый такой, страшный, и с ним боярин Амир, и боярин Зардан, и слуги, и воины… А лицедей и говорит государю-батюшке: То комидийно мы хощем явити И аки само дело представити Светлости твоей и всем предстоящим, Князем, боляром, верно ти служащим, В утеху сердец здрави убо зрите, А нас в милости сохраните… Бесцветное лицо монаха расцвело, глаза были необыкновенно светлы, губы подергивались… – Память-то какова у тебя, царевна Премудрость, золотая! Воистину золотая! – радостно бормотал он, не спуская глаз с раскрасневшегося личика девушки. – А как весело было, когда были ликовствования и на поле Деире, когда Навуходоносор царь велел гудцам трубить и пискать… Ах, таково хорошо! И болван злат, идол Навуходоносоров, и пещь огненная, и три отрока в пещи, и ангел… Ах, как они, бедненьки, отроки-те, не сгорели в пещи! – Ангел не попустил… – Да, ангел, точно… Я так и замерла, за полог уцепившись, мало со страху не крикнула, да няня назад оттащила меня силком… Я так и расплакалась об отроках… – Да оно так только, царевна-матушка, одно лицедейство… Отрокам не горячо было в пещи, – успокаивал свою ученицу Симеон, довольный в душе эффектом своей пьесы, – то комидийное действо, а не самосущее. – А все страшно… Я после таково возрадовалась, когда на другой день увидала в окно, что отроки живы и здравы были… Одного я знаю, он истопников сын Митя… Юная царевна совсем разболталась, а Симеон, польщенный ею, только улыбался. – А потом лицедей и говорит, – снова восхищалась царевна, – говорит таково красно и кланяется государю-батюшке и боярам: Благодарим тя о сей благодати, Яко изволил еси действа послушати, Светлое око твое созерцаше Комидийное сие дело наше. В это время на дворе послышался какой-то крик, плеск воды и громкий смех. Царевна выглянула из-за полога и тоже засмеялась… – Государь-батюшка тешиться изволит, стольников купает, – пояснила она. Действительно, против внутренней выходной площадки коломенского дворца, где в высоком резном кресле сидел царь, окруженный предстоящими ему боярами, князьями и всякими именитыми сановниками, на дворе, у самого пруда, происходило нечто необыкновенное, хотя, по понятиям того наивного века, весьма естественное: Тишайший действительно изволил тешиться: купал в пруду своих стольников. Эти невольные ванны царские стольники принимали «ежедень» и «ежеутр», как писал о том сам Алексей Михайлович стольнику Матюшкину: кто опоздал к царскому смотру, то есть к поклонам, какие вон ныне утром так усердно делал дьяк Алмаз Иванов, самый аккуратный царедворец, как великий законник, или князь Трубецкой, не могший потом подняться с земли, – кто запаздывал к этим поклонам, того в пруд, так-таки совсем в кафтане, и золотном платье, и сафьянных сапогах и погружали в воду, бросая в пруд с «ердани», с мостков, устроенных для водосвятия. |