Онлайн книга «Великий раскол»
|
Сегодня особенно было много купаемых. Да и немудрено: утро выдалось жаркое, следовательно, покупаться для потехи его царского пресветлого величества даже приятно. Конечно, в сентябре и октябре, когда начинались заморозки, а царь все еще оставался в Коломенском, стольники реже опаздывали к своим служебным обязанностям, к поклонам, но жарким летом почему и не опоздать? Особенно же потому лестно было быть выкупанным, что всякого, кто потом благополучно выползал из пруда, мокрый, как мышь, царь жаловал, кормил за царским столом: так мокрого и сажал, и тот преисправно кушал «царску еству» и пил изрядно… – Великий государь! Смилуйся, пожалуй! Не вели топить, детушки мал мала меньше! – вопил один толстый, красный стольник, которого стрельцы под руки тащили к пруду, между тем как другой уже барахтался в воде, брызгал и фыркал, как купаемый конюхом жеребец, и охал, путаясь в мокрых складках своего цветного кафтана и захлебываясь водой. – Караул! Тону! Пустите душу на покаянье! – молился он, выбиваясь из сил. – Кидай! Кидай дале, глыбче! – наблюдал за порядком Алмаз Иванов. – Ой-ой, батюшки! Государь! Бултых!.. Только жмурки пошли по воде от толстого стольника… А Тишайший, положив руки на полный, выхоленный живот, «любительно» смеется… Ему вторят почтительным ржанием бояре… Испуганные лебеди бьются по пруду крыльями и отчаянно кричат… Стрельцы волокут третьего стольника, который крестится и тихо читает псалом: «Помилуй мя, Боже, по велицей…» – Ох! Тише! Задушите! И его бултыхнули с мостков со всего размаху. – Ой-ой! Убили! Батюшки, убили! Этот третий стольник, падая торчмя в пруд, хлобыстнулся как раз об спину толстого, второго стольника, который только было вынырнул из воды… – Ox! Спасите, кто в Бога верует, потопаю, ох! А тот, первый, что раньше других барахтался в воде, кое-как добрался до берега, выкарабкался на четвереньках и приближается к царю с улыбкой подобострастия… Мокрые волосы спутались, закрыли все лицо, с волос и с бороды течет; с платья, с кафтана и штанов ручьями льет вода; сафьянные сапоги, наполненные водой, хлюпают и брызжут… Стольник, оставляя за собой на земле полосу воды, подходил к царским ступеням и кланялся земно, прямо лбом в песок… Поднимается, песок и грязь на лбу и волосах, руки, колени, полы – все в земле… Но на лице – самая преданная, самая холопская улыбка… – Жалую тебя, Еремей, ешь ноне с царского стола, – милостиво, с доброю улыбкою на полном розовом лице говорит Тишайший. Стольник опять кланяется земно, осклабляется… – Я, ваше царское пресветлое величество, нароком опоздал, – стоя на четвереньках, благодарит выкупанный стольник, – коли-де опоздаю, так выкупают да и за стол посадят… – То-то! – улыбается царь, и бояре «осклабляются, что псы верные». – Для тово и опоздал нароком… ествы царской сродясь не едал, какова она, ества царская, – пояснял выкупанный. За третьим сбросили в воду четвертого, пятого, шестого, до дюжины… А Алмаз Иванов наблюдает порядок, зорко следит за сим важным государевым делом, словно бы тут была царская овчарня, а это купают овец или молодых щенят, чтоб блохи не водились. В это время стрельцы подошли к одному высокому, красивому, совсем молодому стольнику, чтобы и его вести в воду. Стольник был одет щеголевато, в малиновый летний кафтан «заморской кройки» и в сафьянные, со скрипом сапожки. Он глянул на окно царевниного теремка и вспыхнул как маков цвет… и там, в теремке, вспыхнули же: вспыхнула царевна Софья Алексеевна и даже рукавом закрылась. – Иди, князь Василий Васильич, твой черед, – строго обратился к красивому стольнику Алмаз Иванов. Руки стрельцов потянулись было к стольнику… – Прочь, смерды! Не трожь своими лапами! – отмахнулся от них молодой стольник. – Сам ведаю государеву службу… И со всего бегу, с припрыгом, ринулся с иорданских мостков в пруд и исчез под водою… – Ай да молодец князь Василей, – похвалял царь, милостиво улыбаясь. – Молодец! Молодец! Из молодых, да ранний, – почтительно ржали бояре. Но молодого князя и след простыл, он исчез под водою – только пузыри пошли… Ждут, ждут… нету князя Василья… Еще ждут, нету… нету… – О-ох! – послышался слабый стон в окне царевниного теремка… Царь глянул туда, ничего не видать… Симеон Полоцкий, испуганный, дрожащий, бросился к своей ученице… Она бледна как снег, помертвела… – Что! Что с тобой, царевна? Ох, господи! – Вася! Васенька Голицын утонул… о-о-о! Но Васенька Голицын вынырнул в другом конце пруда и своим появлением распугал всех лебедей. Даже стрельцы об полы руками ударились, а Алмаз Иванов ажно испужался, совсем испужался… «Ишь, язва… ах, н-ну»… – Похваляю и жалую тремя обеды враз, – положена милостивая царская резолюция на купание молодого князя Голицына. Все, и бояре, и думные, и стольники, смотрели с завистью на счастливчика, на князя Василья… И из царевнина теремка с любовью смотрело на него счастливое девичье личико… [10] XI. Увещание Морозовой
Стольники выкупаны, вдоволь накормлены, доклады дьяков выслушаны, резолюции по отпискам воевод и посольских людей положены, грамоты посланы… После обеда часа два соснуто; квасу, и браги, и медов со сна полтретья ведра выпито; вечерни отслушаны; побаловано сластями; медвежатников похвалено; «комидийное действо о блудном сыне» просмотрено; на ночь попито, поедено и гораздо запито, и прошел московский день… Слава Тебе, Создателю всяческих… Ночь… И царь Алексей Михайлович спит, и царица Наталья Кирилловна спит, и царевна Софьюшка баинькает, и Васенька князь Голицын спит, и дьяк Алмаз Иванов дрыхнет… Царю грезятся стольники, царице – лазоревы цветочки, царевне Софьюшке – Васенька княжич, Васеньке – царевнушка Софьюшка, Алмазу Иванову – гусиное перо… Ночь в Пустозерске… Все спит и там… Не спит только Аввакум в своей земляной тюрьме: молится, кричит до Бога, звеня цепями… А привыкшая тюремная мышка грызет свой сухарик… |