Онлайн книга «Кудесник (сборник)»
|
Степь эта словно море разверзлось кругом, но черное, недвижимое, мертвое. Не то море, что лазурью и всеми радужными цветами отливает, встречая и провожая солнце, что журчит и поет, покрытое золотыми парусами, или порой, озлобясь, стонет и грозно ревет, будто борется с врагом, с невидимкой вихрем. Но, истратив весь порыв гнева, понемногу стихает, смотрится вновь в ясные небеса, а в нем сверкают, будто родясь в глубине, алмазные звезды. Здесь, в этом черном и недвижном просторе, нет ни тиши, ни злобы – нет жизни. В теплый октябрьский день, в этой степи, в окрестностях столицы Ясс, летели вскачь три экипажа, в шесть лошадей каждый. Вокруг передней открытой коляски неслось трое всадников конвойных. В коляске, полулежа, бессильно опустив голову на широкую грудь и устремив тусклый взор в окрестную ширь и голь, бестрепетную и немую, сидел князь Таврический. Около него была его племянница… И ее взор тоже грустно блуждал по голой степи, будто искал чего-то… Князь упрямо решился на отчаянный шаг, безрассудный, ребячески капризный и, быть может, гибельный… Уехав из Галаца тотчас после похорон принца Карла, он весь сентябрь месяц прожил в Яссах. И все время был в том же состоянии апатии… Изредка он сбрасывал с себя невидимое тяжелое иго безотрадных помыслов, боязни телесной слабости… Он принимался за работу, переписывался с царицей и со всей Европой, надеялся вновь на все… Надеялся разрушить козни Зубова, прелиминарии мира с Портой, интриги Австрии и Англии… Все с маху вырвать с корнем и отбросить прочь!.. Все!! От Зубова и трактата – до боли в груди и пояснице… Но этот подъем духа и тела – был обман… Так бывает подчас, вспыхивает ярко, порывом угасающее пламя и, блеснув могуче, сверкнув далеко кругом, упадет вновь и бессильно, будто мучительно ложится и стелется по земле… После порывов работать и надеяться, после попыток схватиться с невидимым подступающим врагом и побороть его князь детски, бессильно уступал, сраженный и умственно и телесно. – Нет… Рано еще мне… Я не все свершил! – восклицал в нем голос. – Подымись, богатырь!.. Схватись! Потягайся! Еще чья возьмет!.. Но скоро страдным тоном отзывалась в нем эта борьба. – Нет, не совладаешь… Конец! С первого же дня октября месяца князь почувствовал себя совсем плохо… и в первый раз сказал вслух: – Я умираю… Да! Я чую ее… Смерть… И 5 октября князь вдруг решил, как прихотливый ребенок, покинуть Яссы и ехать в отечество. Напрасно уговаривала его Браницкая и все близкие остаться спокойно в постели и лечиться. – Нет. Я умираю. Хочу умереть в моем Николаеве, а не здесь, в чужой земле. И слабый, едва двигающий членами, едва держащий голову на плечах, сел в коляску… И три экипажа понеслись в карьер по степи молдавской… Прошло часа два… Князь изредка заговаривал, обращаясь к племяннице, и произносил отрывисто, но отчетливо и сильным голосом, то, что скользило будто чрез его темнеющий и воспаленный мозг. Это были отрывки воспоминаний и намерений, или порыв веры, или приступ боязни, или простые, но сердечные и последние заботы об остающихся на земле. Вместе с тем князь вслух считал верстовые столбы… И вдруг однажды произнес резко: – Тридцать восьмой… – Нет, дядюшка, еще только тридцать верст отъехали… – Далеко… Далеко до родной земли… А вот гляди – моя Таврида… Я вижу. Я лучше теперь вижу… Графиня Браницкая тревожно поглядела на дядю… Если это бред, то как же скакать несколько верст до Николаева! Не лучше ли вернуться скорее назад в Яссы? Через полчаса князь начал видимо волноваться, тосковать, шевелиться и встряхиваться своим грузным телом. – Ну вот… Вот… Наконец он вдруг вскрикнул: – Стой… Все три экипажа остановились… Люди обступили коляску. – Пустите… Здесь отдохну… Он вышел, с трудом поддерживаемый рослым гусаром и своим лакеем Дмитрием. Маленький чиновник Павел Саркизов взял плащ из коляски. Князь отошел немного в сторону от дороги, к верстовому столбу с цифрой 38. Плащ разостлали на земле, и он, с помощью людей, опустился и лег на спину. Браницкая села около него. – Вам хуже… Надо ехать назад… Отдохните, и вернемтесь… Князь не отвечал… Глаза его упорно и пристально смотрели вперед, будто силились разглядеть что-то… Люди столпились невдалеке, между князем и экипажами… Только молодой чиновник стоял близ лежащего. Прошло с полчаса среди полной тишины. – Скажи царице, – заговорил князь тихо. – Благодарю… за все… Любил… одну… Никого не любил… Все всё равно… Тебя… Да… «Убирается!» – грустно, со слезами на глазах подумал Саркизов. – Скажи ей… Надо… Чрез сто лет – всё равно… Лучше она – Великая. Босфор будет… Я хотел… Все можно… Все! Захоти и все… захоти и все… Он двинулся резко, почти дернулся, и взор его еще пытливее стал будто приглядываться к подходящему… И он вдруг выговорил сильно: – Да… Да… Иду… Прошло полчаса… Все стояли недвижно. Никто не шевельнулся. Никто не хотел поверить. Браницкая присмотрелась к лежащему, тронула его рукой и зарыдала… Чрез час один из экипажей поскакал в Яссы… Браницкая уже сидела в отпряженной среди дороги карете… Люди, офицеры и солдаты стояли кучкой у пустой коляски и уныло, односложно, даже боязливо перешептывались. Скоро опустилась на все темная и тихая мгла. А на краю дороги, близ одинокого верстового столба, на земле, среди разостланного плаща лежало тело «великолепного князя Тавриды». Около него стоял недвижно солдат-запорожец, поставленный на часах… А у края плаща сидело в траве маленькое существо… понурившись, съежившись, и думало… «Да… Вот… Велик был… А что осталось… Меньше меня…» Среди ночи запорожца сменил высокий гусар… Он пригляделся к покойнику и вымолвил: – Павел Григорьевич! – Ну… – отозвался юноша-чиновник. – Нехорошо… Глаза не закрыли… Что ж это они – никто… Надо закрыть… – Да… – Я закрою… Гусар присел на корточки около тела и толстыми, неуклюжими пальцами старался опустить веки на глаза… Но застывшие веки вновь подымались. – Пусти! – выговорила уныло маленькая фигурка. – Я закрою… – Ничего не поделаете… Надо вот… Он полез в карман и, достав два больших медяка, закрыл по очереди каждое веко – и накрыл монетами… – Это завсегда надо кому… вовремя взяться… – сказал гусар. – Покуда теплый… |