Онлайн книга «Академия»
Что быть могло и что случилось, Все сводится к извечному концу. В памяти эхо шагов По коридору, в который мы не свернули, К двери, которую мы не открыли. Т.С. Элиот «Бернт Нортон» Глава 1 Люблю четверговые вечера. Есть в них что-то вневременное. Такая у нас традиция – семейный вечер, только мы втроем. Мой сын Чарли сидит за столом, рисует что-то в альбоме. Ему почти пятнадцать. Вырос за лето на два дюйма и уже почти догнал меня. Я отворачиваюсь от лука, который режу на разделочной доске. – Можно посмотреть? Сын поднимает альбом, показывает горный хребет – нечто инопланетное. – Мне нравится, – говорю я. – Просто так или… – Домашнее задание. Завтра сдавать. – Что ж, трудись, мистер В-Последнюю-Минуту. Довольный и чуточку пьяный, я стою у себя на кухне и даже не подозреваю, что этот сегодняшний вечер – конец всего. Всего, что я знаю, всего, что люблю. Никто не скажет, что скоро все изменится, что тебя лишат всего-всего. Никакой системы предупреждения о приближающейся опасности нет, как нет ни малейшего указания на то, что ты уже стоишь над пропастью. Может быть, именно поэтому трагедия так трагична. Дело не в том, что случается, а в том, как это случается: удар настигает внезапно, когда ты совсем его не ждешь. Ни увернуться, ни собраться уже не успеваешь. Светодиодные светильники отражаются на поверхности вина в бокале, и в глазах начинает пощипывать от лука. На старенькой вертушке в кабинете крутится пластинка Телониуса Монка. Аналоговые записи можно слушать бесконечно – в них есть некая сочность звучания, особенно эти щелчки между треками. В кабинете у меня груды редких виниловых дисков, и я постоянно говорю себе, что однажды возьмусь за них и приведу все в порядок. Моя жена Дэниела сидит на «кухонном островке». В одной руке у нее почти пустой бокал, в другой – телефон. Почувствовав мой взгляд, она улыбается и, не отрывая глаз от экрана, говорит: – Знаю, знаю. Я нарушаю главное правило семейного вечера. – Что-то важное? – спрашиваю я. Дэниела смотрит на меня темными испанскими глазами. – Ничего. Я подхожу к ней, мягко забираю телефон и кладу его на столешницу. – Могла бы приготовить пасту. – Предпочитаю смотреть, как готовишь ты. – Вот как? Тебя это заводит, да? – понизив голос, спрашиваю я. – Не-а. Мне просто больше нравится выпивать и бездельничать. Ее дыхание отдает сладким запахом вина. На губах она держит улыбку, с архитектурной точки зрения совершенно невозможную. Улыбку, которая до сих пор действует на меня убийственно. Я допиваю последние капли. – Откроем еще бутылочку? – Было бы глупо не открыть. Пока я вожусь с пробкой, Дэниела забирает свой телефон и показывает мне дисплей. – Читала в «Чикаго мэгэзин» рецензию на шоу Марши Альтман. – И как? Благожелательная? – Да. Практически любовное письмо. – Она молодец. – Я всегда думала… Супруга обрывает предложение, не доведя его до конца, но я знаю, куда ее потянуло. Пятнадцать лет назад, еще до знакомства со мной, Дэниела делала первые шаги и подавала надежды на артистической сцене Чикаго. У нее была студия в Бактауне, она показывала свои работы в полудюжине галерей и готовилась к сольной выставке в Нью-Йорке. Потом вмешалась жизнь. Я. Чарли. Тяжелая послеродовая депрессия. Крушение планов. Сейчас Дэниела дает частные уроки живописи школьникам. – Не то чтобы я не рада за нее. То есть да, она умница, талант, и она все это заслужила. – Послушай, – говорю я, – если тебе станет лучше, Райан Холдер только что получил премию Павиа. – А что это такое? – Междисциплинарная награда, которую дают за высокие достижения в биологических и физических науках. Райана отметили за работы в области нейробиологии. – Премия большая? – Миллион долларов. Признание. Широкие возможности для получения грантов. – Повышение по службе? – Истинная ценность награды именно в этом. Он пригласил меня сегодня отметить это дело неформальным образом в узком кругу, но я отказался. – Почему? – Потому что сегодня наш вечер. – Тебе надо сходить. – Не пойду. Дэниела поднимает свой пустой бокал. – То есть ты хочешь сказать, что у нас с тобой есть веская причина напиться? Я целую ее и щедро наливаю нам обоим из только что открытой бутылки. – Эту премию мог бы получить ты, – говорит Дэниела. – А ты могла бы владеть художественной сценой этого города. – Зато у нас есть это. – Жена делает широкий жест, включающий в себя обширное пространство нашего городского особняка; его я купил еще до встречи с ней на деньги, полученные по наследству. – И это… – Она кивает в сторону Чарли, который полностью поглощен работой. Своей сосредоточенностью наш сын напоминает Дэниелу, когда та с головой уходит в живопись. Странная это штука – быть родителем подростка. Одно дело – растить ребенка, и совсем другое, когда за умным советом обращается человек, стоящий на пороге взрослости. У меня такое чувство, что дать-то особо и нечего. Подозреваю, есть отцы, которые видят мир в определенном ракурсе, четко и ясно, и они всегда знают, что говорить сыновьям и дочерям. Но я не из их числа. Чем старше становится мой ребенок, тем меньше я понимаю. Я люблю сына. Он для меня – все. И при этом мне трудно избавиться от чувства, что я каким-то образом подвожу его. Отправляю в суровый и жестокий мир всего лишь с крохами моих довольно неопределенных убеждений. Я подхожу к шкафчику возле раковины, открываю его и начинаю искать коробку с феттуччине. Дэниела поворачивается к Чарли: – Твой папа мог бы получить Нобелевскую премию. Я смеюсь. – Это, пожалуй, преувеличение. – Чарли, не верь, – возражает жена. – Он – гений. – Ты милая, – говорю я. – И немножко пьяная. – Ты сам знаешь, что это правда. Наука шагнула не так далеко вперед, потому что ты любишь свою семью. Я только улыбаюсь. Когда Дэниела выпивает, случаются три вещи: у нее начинает проскакивать родной акцент, она становится агрессивно доброй и у нее появляется склонность к преувеличению. |