Онлайн книга «Рейд "Черного Жука"»
|
Я хочу заставить Павлика ответить мне про Оглоблина. – Оглоблина мне взять с собой? – вновь повторяю я. – А?.. а?.. Скажите Волжину, что вы от Александра Ивановича Пешкова… А?.. а?.. Я в третий раз спрашиваю: – Оглоблина взять мне? – А?.. а?.. Вы не говорите так громко. Все-таки могут услышать. А?.. а?.. Возвратясь, я застал Оглоблина дома. Люди мои уж собрались у «пункта» и ждут меня. Я отзываю Оглоблина в сторону, говорю ему: – Собирайся, мы выступаем в Олечье. – Почему ночью? – спрашивает он. – Сегодня там ожидают восстание крестьян. – Крестьян?.. Против кого? – изумленно вскрикивает он. – Против Советской власти. – Крестьян?.. Против Советской власти? Уж не Медведев ли такую чушь тебе напел? Я отвожу его дальше в сторону, почти к дверям. Если он будет сопротивляться, я выведу его в сенцы. А там достану браунинг. – Меня выслали из округа со специальным назначением усмирить восстание, – говорю я. – Дико… дико… товарищ Багровский! – восклицает он. – Кулаки – так им хребет перебить. Но присылать отряд? Да в центре за это шкуру спустят с нас со всех. Так ведь поговорить просто… разъяснить. От темноты все это. Кулаки подъеферивают… сволочи, хребет перебить. Ведь разъяснять надо, а ты?.. И так все время приговаривая «сволочи», «шкуру спустить», «от темноты», он быстро оделся, и мы вышли к людям. Оглоблина я усадил на повозку. Рядом с ним сел Андрей-Фиалка. Потом мы взяли Царя – Волжина. Он действительно похож на покойного государя. Такая же рыжая бороденка и беспокойная юркость. Любопытен у этого Царя его постоянный жест вскидывать руку, согнутую в локте, перед тем как что-нибудь произнести. Точно бы он школьник и всякий раз поднимает руку, чтоб ему позволили высказаться. – Беспрекословнейше повинуюсь, – ответил он мне, когда я объявил ему об аресте. Жена его плакала, но он остановил ее. – Пашенька, Пашенька, плакать нам нечего, – заговорил он. – Наирешительнейше плакать запрещаю. Не неволься тут без меня. Не неволься, Пашенька. Что где взять, сама знаешь. Потом он обращается ко мне: – Товарищ комиссар, позвольте проститься с супругой. Или, может. Советская власть наипаче не разрешает прощаться с супругами? – Прощайтесь, – говорю я. – При ваших очах позволяете или можно удалиться в горницу нам с супругой Пашенькой? – Удалитесь в горницу, – едва сдерживая смех, отвечаю я. Впоследствии я раскаялся, что позволил ему «удалиться с супругой Пашенькой в горницу». Забрав Волжина, я уехал с половиной отряда. Другая часть под начальством дяди Паши Алаверды осталась «заработать». Я позволил им задержаться только на час. Но прошло уже полтора часа, а людей все не было. Я взял Артемия и вернулся в поселок. Люди мои уж начисто размели все пожитки Царя. В двух местах они проломили пол, но нигде не нашли что-либо ценное. Видимо, Пашенька успела крепко спрятать. Тогда они устроили Пашеньке «очередь». Она умерла. Застал ее лежащей на большом сундуке, покрытом ковром из разноцветных тряпочек. – Начальник, ее пальцем никто не тронул. Перед истинным богом – никто, – отрапортовал мне цыган. Я верю, что никто из них не бил Пашеньку и что она задохлась от непрерывной ласки. Меня разжигает любопытство. Я спрашиваю цыгана: – Ну, а ты? – Ни-ни-ни, начальник. Перед истинным богом – до своей терпеть буду. Шинель на нем расстегнута. Я нарочно смотрю ему на пояс, он смущен и поспешно задергивает полы и застегивается. Я командую: – По коням! Люди необычайно послушны и исполнительны. Многие оставляют то, что они «заработали» у Волжина. Волжин ничего не знает о судьбе Пашеньки. Я ему сказал, кто мы. Понятно, он не поверил, но провести нас к местечку Каляш согласился. – Наипокорнейше повинуюсь всякому приказанию власть имущих, – ответил он. За ним следят дядя Паша Алаверды и Ананий – адская машина. Мы сворачиваем вправо от олеченской дороги. Я слышу, как на повозке беспокоится Оглоблин. – Сиди, сиди, тебе говорят, мама-дура, – осаживает его Андрей-Фиалка. – Знают, куда ехать. Но через полчаса Андрей-Фиалка уж дружелюбно философствует с Оглоблиным. Он ему уж рассказал свою теорию «искорененья зла» при помощи сплошных вишневых садов. Оглоблин смеется: – А кто же их сажать будет, сады? – Кто… – мычит Андрей-Фиалка. – Я спрашиваю, кто? – Люди, мама-дура, и насадят. – А как их заставят? – Оглоблин хохочет. – А кто твои колхозы сажать будет? – Голова, колхозы сами мужики создают, под руководством нашей партии, а пролетариат машин даст. А вишни?.. А вишни?.. Андрей-Фиалка долго молчит. Потом глухо и сердито спрашивает: – Вишневые сады, дура-мама, не надо? Я понял его, тронул лошадь и незаметно подъехал к повозке. – Вздор… товарищ милый, чепуха, дикость… И кто только у вас политрук? Андрей хватает его сзади за шею, опрокидывает на повозке и заносит над ним тесак. Оглоблин неподвижен. Его парализовало неожиданностью. – Андрей! – кричу я. Андрей-Фиалка прячет нож и гудит: – Дура-мама, вишневые сады – чепуха? Оглоблин опомнился и вскрикивает: – Товарищ Багровский, что за шутки, в чем дело? Я говорю спокойно: – Дело в том, что мы вовсе не красноармейцы. Но Оглоблин требователен: – Товарищ Багровский, я спрашиваю, что за шутки? Я смеюсь и объясняю: – Товарищ Андрей был контужен в бою с белыми. Контузило его как раз в то время, когда их цепь вбежала в цветущий вишневый сад. Это было на Украине, весной. С этого времени у него постоянные припадки, когда кто-нибудь не соглашается с ним насчет вишневых садов. Оглоблин успокаивается. – Товарищ Андрей, – ласково говорит он, – ты меня уж прости. Простишь?.. Идет?.. Ну давай лапу. Шлепай крепче… Идет?.. Э… ведь я не знал, брат… – Я оставляю их. Впереди Волжин объясняет громко: – Наиближайший тут до Каляша путь пролегает. Мы едем через какую-то мочежину. Впереди справа и слева блестят небольшие заводи, обросшие кугой. При нашем приближении из заводей с громким шумом срываются утки. Их черные силуэты мелькают и исчезают в небе. Некоторые из них долго и с тревожным криком уносятся вдаль. Невольно вздрагиваешь, когда они взлетают из камышей. Кажется, что это не утка, а кто-то огромный и черный. |